И Мод снова вжала голову в узкие плечи.

– Эта шутка вам еще не приелась? – спросила меня Мэри. – Вы и так были более чем терпеливы, но если мы вам мешаем…

И я начал мотать головой, может быть, даже мотал ею дольше, чем нужно было, но это лишь потому, что я испугался, что они сюда больше не придут. И если по-честному, я не мог придумать ничего хуже этого. Даже если меня вскроют заживо из-за моего брильянта. Но потом Мэри сказала:

– Впрочем, это, наверное, не имеет никакого значения. Не думаю, что хоть что-то сможет остановить ее теперь, когда она нашла себе занятие.

И когда я расстелил свою пленку, чтобы Мод могла на нее встать, я вздохнул посвободнее. Мы помогли ей опуститься на колени, а потом я дал ей ее совок.

– Нужно сделать ямку вот такой почти глубины, – сказал я ей. – А потом мы посадим туда голубой цветок.

И она начала копать, очень медленно, каждый раз доставая совсем чуть-чуть земли на кончике совка, меньше, чем можно зачерпнуть чайной ложкой. Но хоть и очень медленно, неглубокая ямка все-таки появилась, и я взял из лотка цветок. Но прежде чем мы его посадили, я взял свой совок и сделал эту ямку в два раза глубже, чем она была, – одним движением. Потом мы взяли цветок и чернозем, который был упакован вокруг корня, и посадили цветок, и я дал Мод закопать все, что осталось от ямки, и утрамбовал.

Потом, после этого, мы все повторили. Сначала с синим цветком, потом с белым, а потом снова с синим. И пока мы это делали, Мэри начала говорить – этот голос я теперь слышу даже во сне, и от него у меня даже боль в животе утихает.

– Помните, я рассказывала вам про цветок, который посадила в школе? – сказала она. – Тот, что не вырос? Ну вот, я так из-за этого расстроилась, что дедушка помог мне посадить у себя в саду еще один. И потом, каждый раз, когда мы к нему ездили, я все ждала, хотела увидеть, как он вырос. По-моему, я его даже как-то назвала, когда он появился.

– Как? – спросил я, глядя, как Мод решительно копает. Я знал, что она уже устает, и надеялся, что она не скажет об этом прямо сейчас, чтобы они могли побыть тут еще.

– Не помню, – ответила Мэри. – Но я помню, что плакала, когда зимой он погиб. Я с тех пор затаила зло на зиму. Наверное, вам еще хуже, вы ненавидите то, во что она превращает вашу работу.

Я уже заканчивал трамбовать землю около цветка и с тревогой посмотрел на Мод, чтобы увидеть, будет она копать еще одну ямку или решит, что на сегодня ей хватит. Но она начала копать, и я расслабился, потому что у меня еще было время, которое нам потребуется, чтобы посадить еще один цветок.

– Не особо, – сказал я Мэри. – Потому что когда я убираю осенние листья, зима делает мою работу проще.

Но потом я подумал, что теперь, в этом году, зима будет означать только одно – что будет слишком холодно и Мэри не станет приводить Мод в сад. И я начал ненавидеть зиму заранее.

Так что я рассказал Мэри все эти шутки про зимнюю даму и про то, как она лечилась от зимы. Я рассказал ей, как она везде гонялась за летом и из-за этого не старела. И как она не могла остановиться, потому что иначе она состарится на все пропущенные годы и ей будет триста лет.

И Мэри засмеялась, как всегда.

– Мне нравится эта история, – сказала она. – И она выглядит так же, как тогда, когда начала все это делать?

– Да, – ответил я. И Мэри кивнула, отвернулась от меня и подняла брови. Я как раз собирался рассказать ей про тот раз, когда я хотел обмануть зимнюю даму тем, что подобрал все листья. Но потом, когда я закончил трамбовать землю около еще одного цветка, Мод положила совок на траву рядом с собой, и это значило, что минуты, за которые я так держался, закончились, и опять слишком быстро.

– Достаточно, Мод? – сказала Мэри, и Мод кивнула и потянулась к своей палочке.

Так что мы медленно помогли ей встать, и когда я сложил пленку, у меня снова начал болеть живот.

– Ладно, – сказала Мэри, – теперь вы свободны от нас – по крайней мере, до завтра. Еще раз спасибо за ваше терпение… сэр. – И когда она сказала «сэр», она засмеялась. – Мы ведь даже не знаем, как вас зовут, – сказала она, а я посмотрел на совок, который держал в руке, и изо всех сил постарался промолчать. Я не хотел ей врать, назвав имя, которое я сказал Фрэнку и Элизабет, и я знал, что если не буду очень осторожный, то прямо сейчас назову ей свое настоящее имя.

– Какой вы загадочный, – сказала она и снова рассмеялась. – Что ж, если вы до завтра не скажете, как вас зовут, нам придется придумать вам имя.

И после этого Мод очень осторожно забрала свою руку из руки Мэри и пошевелила кончиками пальцев – вроде как помахала мне, а потом они обе повернулись и ушли, а я смотрел, как они медленно и осторожно поднимаются по газонам к больнице.

Это теперь для меня самое сложное – смотреть, как Мод и Мэри медленно поднимаются обратно к больнице. Но когда они уходят, а однажды они уходили целых полчаса – а иногда и час, – у меня снова появляется хорошее чувство. Эта любовь к саду, про которую я уже говорил, когда сад мне начинает нравиться. И я думаю обо всем, что мне сказала Мэри, и смотрю на ее образ у себя в голове и очень быстро начинаю ждать следующего дня. Надеясь, что моя драгоценность не соберется выйти к тому времени.

Это кажется странным, если подумать как следует, странно думать о том, что вещи, которые я так хотел сделать или получить, когда мой брильянт появится, в последние несколько дней мне совсем неинтересны. Я даже с трудом могу поверить, что мне это больше всего нравится и что я сам выбрал, – глупо стоять и помогать старухе делать вид, будто она садовничает, пока ее сиделка стоит рядом и немного разговаривает со мной, пока мы все это делаем. Если бы мне кто-нибудь про такое рассказал, я бы совсем ни за что не поверил, и еще меньше я бы поверил, что буду стараться, чтобы брильянт пока не появлялся, чтобы я мог делать все это еще сколько-нибудь. На самом деле, раньше, если бы я узнал, что мне к этому времени опять придется заниматься садовничеством, мне было бы ужасно плохо. И вот… как все теперь. Я не только этим занимаюсь, но еще я это выбрал себе сам. Несмотря ни на что.

Но я, может быть, знаю почему.

Была одна история, которую рассказывала Налда и которую я никогда особо не мог понять, про того старика, которого она знала, он жил под мостом, а еще у него была всего одна нога. Налда говорила, он был очень беден и всегда иногда пытался ловить рыбу под мостом, чтобы съесть ее, но вода была очень грязная и стоячая, и он никогда не мог ничего поймать. И поэтому он мог что-нибудь съесть только тогда, когда его видел кто-нибудь добрый и приносил ему что-нибудь.

Но что самое главное: он терпеть не мог жить там, под мостом. Терпеть не мог мутную воду и грязь на берегу и даже мост он терпеть не мог. И вот что он целыми днями делал – думал про те места, куда бы ему хотелось попасть. Океан, к примеру Или большой город, где по ночам горят огни. Или храм, или прекрасный сад с разноцветными цветами и деревьями. И вот он все время про это думал и про то, как быстро он бы пошел, если бы у него было две ноги. И его каждый раз мучило то, что он не может увидеть все эти места, и его мучил этот мост, и мутная вода, и грязь на берегу.