– Открыл.

– А вверх выстрелил? – оторвался майор от записи.

– Н-нет. Если бы я опоздал с выстрелом – он бы из нас такой же фарш сделал, – лейтенант кивнул на проплывающие мимо носилки с окровавленным ученым.

Майор поморщился, вздохнул и спрятал блокнот.

– Как себя чувствуешь?

– Хреново.

– Ладно. Дождитесь судмедэкспертов и поезжайте в отделение. Там поговорим и решим, что делать…

* * *

Старенький «уазик» с Успенским и его дочерью помчался в центральную районную больницу Моршанска – ближайшее медицинское учреждение. Расстояние плевое, но дорога, как водится, плохая, заснеженная.

На полпути застряли. Пробовали вытолкать сами – не получилось. Витиевато выругавшись, водитель кинулся в село, что виднелось на краю лесистого взгорка. Следом поспешил заместитель и давний друг Успенского – доктор наук Курагин. Один побежал по дворам в поисках трактора, другой в сельсовет – к единственному телефону.

Время безнадежно уходило. Состояние Александра Яковлевича из-за потери крови ухудшалось.

Вряд ли его товарищи успели бы организовать помощь: пока пьяный сельчанин завел бы свой трактор или из областного центра прилетел бы санитарный «Ан-2» – доктор химических наук успел бы трижды отправиться на тот свет.

Помог случай. В том же направлении пыхтел выхлопом солярки старенький «КамАЗ». Водила споро вник в ситуацию, подцепил «уазик» тросом; прикрикнув на сопровождающую барышню, приказал ей сесть за руль и рванул кратчайшим путем в Моршанск.

В итоге решительность простого человека спасла жизнь талантливого ученого. Правда, в реанимационное отделение районной больницы тот поступил уже в состоянии клинической смерти. Однако и там судьба лишь погрозила пальцем: врач-реаниматолог на допотопном оборудовании заставил его сердце работать. Потом в Успенского влили все скудные запасы крови и плазмы, а хмельной хирург мастерски наложил около сотни швов.

Через пару дней, когда состояние пострадавшего улучшилось до стабильного, из Тамбова прибыл санитарным рейсом самолет…

Увы, но даже лучшая клиника Тамбова не гарантировала скорого выздоровления Александра Яковлевича и его дочери. Клиники областных центров представляли в те годы почти такое же жалкое зрелище, как и захудалая районная больница Моршанска.

Да, через неделю Успенский встал с кровати и сделал несколько самостоятельных шагов. Однако радости это не принесло – глянув в зеркало, он увидел в отражении перебинтованные лицо, шею, плечи. На миг представив свою внешность без повязок, он схватился за сердце и рухнул на пол. Успенский был еще довольно молод и, недавно потеряв жену, надеялся в скором будущем устроить личную жизнь. Разве нормально, когда девочка растет без женской ласки и внимания?…

С Марианной дело обстояло не лучше. Она оставалась замкнутой, пугалась каждого звука, часто плакала и ни на шаг не отходила от отца. Надо было что-то делать, а что именно – ученый не знал. Настоящее лечение они могли бы получить в столице, но оно стоило колоссальных денег, которых у Александра Яковлевича не было.

* * *

Спасение пришло неожиданно. Успенский лежал в двухместной палате, рассматривал сквозь щели бинтовых повязок грубо побеленный потолок и невесело размышлял над зигзагами собственной судьбы. Внезапно дверь шумно распахнулась, и на пороге появился бородатый человек, внешность которого показалась отдаленно знакомой.

– Ну, здравствуй-здравствуй! – бодро поприветствовал гость.

Для провинциального Моршанска выглядел он необычно: под небрежно наброшенным халатом – очень дорогой костюм, начищенные до блеска модельные туфли, в руках букет цветов и щедрых размеров пакет со свежими фруктами (и откуда такое богатство посреди зимы?!). На голове редкие пегие волосы с большими залысинами, на лице двухнедельная щетина, тонкая золотая оправа очков. Говор с типичным еврейским «прононсом»…

– Простите, мы знакомы? – приподнялся на локте Успенский.

– Ой, вы посмотрите на него! – искусственно возмутился посетитель и, устроив на тумбочке гостинцы, присел на табурет. – Позволь напомнить! Во-первых, мы с тобой тезки, Саша. Во-вторых, одновременно окончили МГУ: ты химфак, а я – кафедру вирусологии биофака. Наконец, в-третьих, однажды мы вместе пропивали стипендию в забегаловке на Мясницкой, после чего я нес тебя на спине до трамвая.

– Да-да, что-то припоминаю, – поймав ногами казенные тапочки, уселся на кровати химик. – Но прошу извинить – фамилию не вспомню. После перенесенной клинической смерти меня подводит память.

– Это поправимо, – подмигнул визитер и протянул руку: – Саша Гольдштейн. – И, сделавшись серьезным, озаботился: – Как состояние дочери?

– Не очень. У нее глубокая психологическая травма.

– Да, не повезло… К сожалению, быстро и сами по себе такие вещи не проходят. Нужны хорошие специалисты…

Слушая приятный баритон, Успенский с трудом откопал в анналах памяти несколько событий, связанных с этим человеком. Он действительно мелькал в коридорах МГУ и пару раз присоединялся к компании химиков на вечеринках.

– … После Московского университета два года поработал в Институте Курчатова, потом был объявлен диссидентом – пришлось эмигрировать в Израиль. Оттуда переехал в Мюнхенский институт Макса Планка. Через несколько лет пригласили в США – жил в Нью-Йорке, работал профессором Колумбийского университета.

– Ого! Неплохая научная карьера, – оценил Александр Яковлевич. – А чем занимаешься сейчас?

– Сейчас я снова работаю в России.

– Наверное, весь в серьезной науке?

– Нет. Я состою в общественной организации «Открытое общество».

Далекий от политических интриг химик пожал плечами:

– Извини, ничего о таком не слышал.

– Организация основана фондом одного очень известного миллиардера. Мы занимаемся благотворительностью и помогаем таким, как ты. Понимаешь?

– Не совсем.

Гольдштейн покосился на семилетнюю девочку, неподвижно лежащую на соседней кровати, и, наклонившись к однокашнику, негромко уточнил:

– Мы хотим вытащить вас отсюда.

– В Москву?

– В Москве твоего лица не восстановят, а дочери не вернут нормального психического состояния. Ты же сам все прекрасно понимаешь: там будут бесконечно вымогать деньги, а реальной медицинской помощи не окажут.

Глаза Александра Яковлевича, не мигая, смотрели на бородатого человека сквозь узкие щели меж бинтов.

– Мы вывезем вас в Германию и отдадим в руки лучших европейских врачей, – напористо сказал тот. – Тебе ведь не надо объяснять, на каком уровне там медицина?

– Я в курсе…

– Согласен?

Успенский снова приподнялся на локте и поглядел на дочь. В ее позе, в неподвижности и сложенных на груди ручках было что-то страшное. Что-то от египетских мумий.