Вот после этих слов Ранка, наверное, и решила: пусть Радован муштрует своего сына, а она в это дело вмешиваться не будет. До сегодняшнего дня. До сегодняшнего дня, когда она позвонила на работу и сказала, что заболела, а когда я встал, меня ждал царский завтрак. Тут я сразу понял: что-то здесь не ладно. Ничего хорошего это не предвещало. Ранка никогда не оставалась дома, даже когда была вправду больна. Ее этот переходный период так напугал, что ей все время казалось, что она останется без работы, даже если выйдет в рабочее время сигаретку выкурить, или использует весь свой отпуск с отгулами до конца года, или вдруг больше одного дня на больничном задержится. И сейчас Ранка точно дома осталась не ради того, чтоб завтраком меня накормить, когда я проснусь.

— Ты был вчера на тренировке?

На тебе! Вот она где собака порылась.

— Не был.

— Ну и?

Что «ну и»? Не было меня на тренировке, и что я теперь должен объяснять. Я знаю, что она это спрашивает из-за Радована, который уже сто лет места себе не находит, и она тоже уже не может на него такого смотреть. Ранка решила сама во всем разобраться. Браво, Ранкица! Только вот этого нам еще не хватало.

— Шта е с тобом?

— Ништа.

А что тут может быть? Вымотан я. Этим сплошным глушняком вокруг меня и грохотом в башке. Только некому мне об этом рассказать. Я уже сто раз фразы в голове прокручиваю, только ни за что вслух не скажу. А уж тем более тебе, Ранка. Ничего не получится. С первых же слов меня накроет. Так накроет, что сразу разрыдаюсь. Но Ранка смотрит на меня и ждет. У нее терпения — целый вагон. Она Радована-то всю жизнь терпит.

— Я больше не тренируюсь.

Уф. Еле-еле. Теперь только голову повыше задрать, чтобы слез не увидела.

— С каких пор?

Э, мать вашу, ну щас… Ранка хочет поточнее. Все сразу, и в деталях. Э, Ранка моя, если б ты только знала. Я только плечами пожму. Этого и так много — больше, чем ты заслуживаешь.

— Когда думаешь начать тренироваться?

— Не думаю. Хватит с меня. Всего.

— Чего с тебя хватит?

Хватит с меня. Этого разговора, например. Не могу больше. И Ранка тоже. Она тоже поворачивает голову кверху, чтоб слез не показать. Э, Ранка, поздно теперь плакать. Мы можем тут все вместе рыдать, только это не поможет.

— A mama знает?

Вот тебе на! Я же знал, что ее беспокоит. Не она страдает, а Радован, а она мучается из-за него, ну и, может, еще немного из-за меня. Ну, сначала, конечно, из-за него. Она знает, что это его подкосит, если уже не подкосило. И я это знаю. И мне его даже жаль. Немого этого.

— А мне-то что.

Не признаюсь ни за что, хоть ты режь. Только не надо тут плакать, Ранка. Не надо, мать твою! Э, черт подери! У Ранки слезы в три ручья. Теперь и мне ее жалко. И мне тяжело, и у меня слезы потекли. Блин, в последний раз в детском саду плакал, а сейчас два слова — и в слезы. Прям плаксивый пидорюга какой-то.

— Надо было думать. Ничто насильно не делается. Спорт, спорт, один только спорт! И шта теперь, когда нет больше спорта?

— Будем знакомиться с природой и обществом.

— Кто? Я? Э, мой Марко.

— Шта?

Ништа. Ништа. Ранка качает головой и утирает себе слезы. Я тоже слезы утираю. Зачем нам все это было нужно, если бы только знать.

— Шта е? Hue край света.[95]

— Hue за тэбэ.[96]

Вот так вот. И это типа не моя проблема. О, мать твою, Ранка, с твоей психологией. Это для меня-то не конец света, а? А для кого, если не для меня? Это Радован, что ли, перестал на тренировки ходить? Его отделали пидоры в безрукавках? Его в полиции отмутузили? С ним, что ли, хрен знает сколько не разговаривают? Эх, Ранка, нужно было тебе со мной тут беседы устраивать? Шла б ты на работу и своими делами занималась. И не надо мне тут строить из себя мамочку Терезу, если вообще не понимаешь, о чем говоришь.

— Знаш шта? Пошел бы он в три пичкэ матэринэ.

Я прикусил язык, чтобы и ее куда-нибудь не послать. Я и это-то еле выговорил, только чтобы снова не разреветься. Хуже всего то, что мне опять ее стало жалко, и я снова сдержался, когда хотел хлопнуть дверью. Да еще и попрощался, когда уходил. Так точно рехнешься, если без конца выяснять, кто тут жертва.

Я уселся на детской площадке и закурил. Злость прошла. Грустно мне было. Хорошо хоть плакать расхотелось. Смотрел я на эти Фужины и думал, что это самый идиотский район в мире. Только здесь с человеком такое может происходить, такой бардак. Все эти люди — сидят друг у друга на головах, вся эта теснота, психованность. Половина народа работает с утра до ночи, другая половина или на пенсии, или без работы сидит, вот они и достают вечно друг друга, и прессуют тех, кто работает. А те все на нервах, без конца огрызаются — безработные их бесят. Вот они и устраивают бесконечные разборки.

Не знаю, с чего мне вдруг вспомнилась старая чефурка, которая как-то зимой ехала со мной в лифте. Смотрелась она как бомжиха, но мне кажется, у нее была квартира в нашем доме. Хотя, может, она и не была такой уж старой, как мне показалось. Смотрит на меня и улыбается, такая добродушная бакица.

— Какая у тебя, парень, шапка красивая!

Ну, я в ответ улыбнулся. Что тут еще скажешь?

— Может, у тебя еще одна такая есть?

— Нет. Только эта.

Она продолжала улыбаться. Не попрошайничала, как обычно бомжи, а именно просила, как просит бабушка своего маленького внука: покажи мне свою новую игрушку!

— Нет у тебя лишней шапки? Для старой чефурки? А то зима, я мерзну? Есть у тебя шапка для старой чефурки? Давай, и будет у старой чефурки шапка!

Я прямо растерялся от этой ее улыбки. Я не мог понять: она это всерьез или нет? Я улыбался и все ждал, когда лифт остановится, чтоб уж слинять поскорей. Странное такое чувство. Она не была жалкой. Она показалась мне симпатичной. Симпатичная старая чефурка. Двери лифта открылись, я еще раз ей улыбнулся, и она вышла. Больше я ее никогда не видел.

А теперь я голову ломаю: чего я тогда не отдал шапку этой старой чефурке? Мне, конечно, нравится эта шапка с надписью «Chicago Bulls», которую я купил, когда еще фанател от Майкла Джордана, только вот на душе у меня, думаю, было бы поспокойнее, если бы я ей ее подарил. Но дело в том, что мне не было ее жалко. Как будто все больше для прикола было. И рассказывал я всегда об этом как о ржачке. Еще и слова растягивал так же, как она, эта старая чефурка. А теперь это один из фужинских приколов.