Начались каучуковые плантации – ряды исполосованных надрезами, истекающих млечным соком деревьев. Мы пересекали небольшие деревянные мостики, готовые, судя по их виду, в любой момент обрушиться под тяжестью грузовика. Мосты побольше мы объезжали – солдаты боялись, что они заминированы. Один из солдат хлопнул в ладоши и издал губами звук, напоминающий взрыв. Другой сердито пихнул его в бок. Завязалась шуточная борьба. Мы наблюдали, как дурачатся эти двое. Самые обыкновенные мальчишки, подумала я. В какой-то момент они разговорились с нами, и оказалось, что они выросли в деревне, а к Революции присоединились, потому что «оружие таскать куда легче, чем плуг». Мальчишки с восхищением смотрели на водителя: он знал, как управляться с грузовиком. Большинство их товарищей никогда прежде не видели ни машин, ни грузовиков, ни мотоциклов и уж тем более не умели водить. Некоторым, правда, как парню за рулем, пришлось быстро научиться, когда они начали отнимать машины у врагов. Мы спросили, скучают ли они по своим семьям, – они пожали плечами, изображая безразличие, а сами долго потом молчали, понурив головы. Но вот грузовик подбросило на ухабе, и они, ударившись плечами, повеселели и принялись с новой силой пихать друг друга, ликуя всякий раз, как машина подпрыгивала или кренилась.

Мама, заметив, как я с интересом смотрю на солдат, аккуратно привлекла меня к себе. Я послушно свернулась калачиком между родителями, положив голову на мамины колени, а ноги – на папины. И долго так ехала, то открывая глаза, то закрывая, то проваливаясь в сон, то выныривая из него, и пейзаж за бортом грузовика проносился мимо, как развевающаяся на ветру простыня.

Когда солнце повисло прямо над нашими головами, мы остановились в деревне у ручья, чтобы поесть. Как и в прошлый раз, словно из ниоткуда возникла группа солдат Революции – они принесли нам рис и рыбу. Мы почти не разговаривали. Быстро поели и поспешили к ручью – освежиться. Закатав штанины и рукава, мы брызгали на себя водой. Мама смочила Радане волосы. Папа намочил свою крому и дал мне, чтобы я охладила голову. Сняв рубашку, он опустил ее в ручей, затем отжал и надел снова. Большой Дядя подхватил близнецов и окунул их в воду прямо в одежде. Просигналил грузовик. Вымокшие, но воспрянувшие духом, мы поспешили назад.

Путешествие продолжалось. Леса, реки, рисовые поля появлялись и тут же исчезали, поглощенные горизонтом. У меня стучало в висках, я безуспешно пыталась уснуть. Всякий раз, проваливаясь в сон, я начинала задыхаться в спертом воздухе грузовика. Все сидели в тесноте, плечом к плечу. Пахло потом. Мои губы, язык, ноздри, уши покрылись толстым слоем красно-коричневой пыли.

Наконец, когда мне уже подумалось, что грузовик увез нас на край света, один из солдат объявил, что мы приехали в Прейвэнг – провинцию, название которой означает «бесконечный лес». На арке у дороги красивыми буквами древнекхмерского алфавита было выведено «Ват Ролокмеах». Грузовик свернул и поехал по узкой дороге, царапаясь бортами о росшие по обеим сторонам кактусы. Через поля сахарного тростника и сады кешью дорога привела нас в городок. Вдали ютились деревянные домики, а перед нами, будто мираж, сверкал буддийский храм.

У входа в храм лежала упавшая на спину статуя Идущего Будды – словно Мара, бог желаний, искуситель человеческого рода, пришел и сбросил ее с каменного постамента. Нам навстречу поднялись две невысокие фигуры, прежде дремавшие под огромным баньяном. Они шли вразвалку, потягиваясь и зевая. За плечами у них болтались винтовки. Наши солдаты выскочили из грузовика, отряхиваясь от пыли. Поговорив с теми двумя, они удостоверились, что приехали куда следует, и водитель кивком разрешил нам спуститься на землю.

Все держались на почтительном расстоянии от упавшей статуи, обходя то место, где лежала голова Будды. Те, кто постарше, сложили ладони в сампэах и кланялись, произнося молитвы. Солдаты, встретившие нас, не проявляли ни малейшего уважения к храму. У входа один из них сплюнул на ствол баньяна, а теперь другой сморкался на землю неподалеку от статуи. Следуя за ними, мы подошли к открытому молитвенному залу. Он располагался не лицом к дороге, как в большинстве храмов, а параллельно ей и возвышался над всеми остальными постройками. Крыша была расписана золотом, украшенные резьбой скаты с загнутыми кверху краями парили в воздухе, как крылья или языки пламени. Зал охраняли мозаичные наги. Змеиные головы покоились на ступенях перед входом, тела вытянулись вдоль колонн, а хвосты сплелись позади здания. Посреди зала на полу, выложенном узорной плиткой, сидел, скрестив ноги, огромный позолоченный Будда. Он неподвижно смотрел вдаль, на болото и лес за прудом с лотосами.

Я проследила за взглядом статуи. Все вокруг было зеленым и влажным – видимо, в эти края уже приходили дожди. Поверхность пруда ковром устилали лотосы, болото пестрело кувшинками и гиацинтами, а на рисовых полях зеленели мягкие, как волосы ребенка, стебли. Я читала о предмуссонных облаках, которые собираются в одном месте и взрываются, как воздушные шарики, если их проткнуть иголкой. В этом месте на землю обрушиваются потоки дождя, а рядом может быть солнечно и сухо. Я представила, как дети-теводы, прежде чем послать на землю дожди, снуют с золотыми копьями среди набухших облаков и проверяют, созрели они или нет.

Подул прохладный ветер. Он растревожил лотосы в пруду, и по зеленым блюдцам начали перекатываться прозрачные водяные бусины. Где-то заквакала лягушка: «Оак-оак-оак!» – «Хинг-хунг, хинг-хонг!» – ответила ей жаба. «Оак-оак-оак! – Хинг-хунг, хинг-хонг!» Так они вторили друг другу, как будто хотели предупредить других животных и невидимых духов о нашем внезапном вторжении.

Я шла, примечая все вокруг. Я любила храмы – в них я ощущала себя по-особенному. И папа любил их, настолько, что назвал меня Ваттарами, что в переводе с санскрита означает «небольшой сад при храме». Всякий раз, входя в храм, я чувствовала, что мне знакомо это место, даже если я никогда не бывала здесь прежде. Как будто я знала его в другом времени, в другой жизни. Однако этот храм показался мне непохожим на другие. В нем было так тихо, так безлюдно…

Процветающий по меркам провинции, храм все равно казался заброшенным, словно его обитатели внезапно исчезли без следа, испарились. Ни детей, со смехом резвящихся в тени. Ни монахов, читающих наизусть тексты в качестве практики дхармы[25]. Ни жителей городка, беседующих на ступенях молитвенного зала. Только отзвуки…

Я ощутила чье-то присутствие.

– Здесь есть кто-нибудь? – спросила я шепотом.

Ответа не последовало. Лишь отголоски пустоты…

Справа от пруда возвышалась белая ступа – купол в форме колокола с длинным золотым шпилем, который, сужаясь, уходил в небо. Ступу воздвигают, чтобы хранить в ней реликвию Будды – кусок ткани, прядь волос, зуб – или, как однажды сказал мне папа, наше желание жить вечно, быть бессмертными. Глядя на громаду ступы, я подумала, что в ней, должно быть, хранятся все желания, какие только можно вообразить, желания живых и мертвых, чей прах покоился рядом в тьеддеях – миниатюрных подобиях ступы.