— Знаю-знаю, здесь вы задаёте вопросы, моё дело лишь отвечать. И хотя мы разговариваем не в официальном учреждении, а в частной, притом моей, квартире, готова соблюдать правила игры. А спросила же я лишь для того, чтобы знать — можно сразу отвечать, поймёте меня с полуслова или придётся предварительно многое объяснять, если с Божидаром Гурняком встречаться вам не доводилось.

— Я бы предпочёл получить подробный, исчерпывающий ответ.

— Что ж, сами напросились, теперь не жалуйтесь, — тяжело вздохнула я — очень уж не хотелось вспоминать те годы. — Так вот, пан Гурняк вообще не говорил — только намекал, давал понять, наводил на размышления. На прямые вопросы обычно отвечал встречными вопросами, ну и тому подобные штучки. При общении с ним приходилось дедуцировать, самой делать какие-то выводы, а он к тому же никогда не давал оценки этим выводам, никогда не говорил, правильные или нет. Не имел такой привычки. Вот, скажем, если бы вы спросили, как печь хлеб, он в ответ поинтересовался бы, знаете ли вы, как выглядит рожь. Или пшеница. Или кукуруза, из неё тоже делают муку. Если бы вы, ткнув пальцем, спросили, знает ли он этого человека, то услышали бы, что, оказывается, наукой установлено — любой человек знает множество людей, из которых каждый, в свою очередь, тоже знает множество, в том числе и вас. Ну и тому подобную дребедень. А когда пану Гурняку что-то не нравилось, он прямо этого не говорил, только смотрел вдаль, и выражение лица у него было непроницаемое. Ещё более непроницаемое, чем у вас. У вас-то как раз очень даже проницаемое.

Марта у меня за спиной тихонько фыркнула, а красавец младший инспектор сменил на физиономии вежливую улыбку на улыбку слегка удивлённую. Ну прямо наложил на лицо другое выражение, как бабы накладывают макияж! Глядись он при этом в зеркало, и то не вышло бы лучше. Должно быть, долго тренировался.

— Что вы имеете в виду?

— Да ведь ясно же, вы пришли для того, чтобы меня допросить. Разве не так? Может, я даже и в чем-то подозреваюсь. Но вы не хотите, чтобы я раньше времени догадалась, в чем меня подозревают и что вы желаете от меня узнать. А ведь все дело в том, что вы и сами этого не знаете, потому что не знаете, что именно я знаю. Зато знаете, что я не знаю того, что вы знаете, вот и стараетесь изо всех сил, чтобы я не догадалась. Потому вы и бровью не поведёте, и глазом не моргнёте, даже если я сообщу вам потрясающие новости. Ну, вроде того, что у президента под кроватью уже тикают часы в заложенной бомбе. Так что выражение вашего лица вполне проницаемое. Только это я и имела в виду.

— Я бы предпочёл побольше знать о выражении лица пана Гурняка.

— О выражении лица? Пожалуйста. Иногда оно бывало намеренно непроницаемым. А что касается Пташинского, то они разминулись в коридоре у дверей зала суда, и Пташинский бросил на Гурняка взгляд, полный дикой ненависти, а пан Гурняк сделал вид, что пана Пташинского как бы не существует. Разумеется, я тут же спросила, знает ли он этого человека, на что Гурняк ответил: «Возможно». Ого! Должно быть, в нем бушевали вулканические страсти, раз дал такой исчерпывающий ответ. А потом что-то произошло, что-то заставило его высказаться, отвести душу. Выслушала я его долгую, изнурительную, чрезвычайно запутанную исповедь и сделала свои заключения. Выходило, что встреченный в коридоре человек, которого я знала как Красавчика Котю с ипподрома, на самом деле бандит и убийца. Вот все, что я тогда узнала о Пташинском, даже фамилии его Гурняк мне не назвал. Зато из меня вытянул всю подноготную: что Котя делал на ипподроме, на кого ставил, выигрывал или проигрывал, с кем общался, форма общения, сколько времени продолжалось. Я выболтала все, о бегах всегда говорила охотно, тогда помнила мельчайшие детали, теперь, конечно, уже многое стёрлось из памяти. Мне бы тоже пивка хлебнуть, Мартуся!

Та поспешила налить и мне стакан, и я осушила его залпом, позабыв, что худею. Так разволновалась! Ничего не могу с собой поделать — как вспомню о Божидаре, так внутри все переворачивается.

Цезарий Блонский не возражал против того, чтобы я малость успокоилась, напротив, сам заговорил, чтобы дать мне время.

— Пан Гурняк часто бывал в Варшаве, хотя в свою квартиру не заглядывал, — безо всякого выражения произнёс он. — Как часто он приезжал и где останавливался?

И даже собственной рукой налил мне ещё стакан пива. Надеялся, что опьянею и выложу ему все как на духу? Оптимист! Чтобы я окосела с одной банки пива?!

— А вот об этом, пардон, ничего не ведаю, — заявила я с чистой совестью и немалым удовлетворением. — Особа, данные которой я пану продиктовала, говорила мне, что приезжал не так уж часто. А где останавливался? Да где угодно. Переспать мог свободно хоть бы и на огородной грядке. Даже зимой. Я серьёзно, холода он не боялся.

И тут я вдруг всем телом ощутила, что атмосфера в комнате изменилась. Что-то произошло с нашим Каменным Гостем. Как это объяснить — не знаю, но я была уверена, что со мной ему больше неинтересно стало говорить, что его потянуло в другое место. Может быть, к той самой особе? И тем не менее следующий вопрос был задан обычным, неторопливым, вежливым голосом:

— А Стефана Трупского пани знала?

Копаться в памяти не было необходимости, такую фамилию при всем желании не забудешь.

— Совершенно точно не знала. Впервые слышу.

— Может, и в данном случае пани знала человека, но не знала его фамилии? Или просто встречала, не будучи с ним знакомой?

— Вот за это не поручусь. Скажем, парень с бензоколонки, где я часто заправляюсь, или сапожник, у которого намедни прибивала набойки, может оказаться вашим Трупским. Опять же, любой посетитель казино, там я частенько бываю. Вот если бы вы мне фотографию показали…

Уж не знаю, почему я упомянула фотографию. Наверное, решила, что Трупский как-то тоже связан с прошлым. Должно быть, из-за Пташинского. Красавчик Котя засел в голове, и всю дорогу мне казалось, что говорим о делах давно минувших дней. Младший инспектор ничего не сделал, чтобы вывести меня из заблуждения. Наоборот, неторопливо полез в карман (неторопливо, а ведь я шкурой чувствовала — он куда-то торопится), вытащил пачку фотографий и одну протянул мне.

Лицо на фотографии было незнакомым. Одно из тех незапоминающихся лиц, на которые не обращаешь внимания. И я бы не обратила, да совсем недавно мне его описывала Марта со слов своего Доминика. Вот именно, ничего выдающегося: нормально округлое, черты невыразительные, глазу не на чем задержаться. Такого тысячу раз увидишь и не запомнишь.

Я отрицательно покачала головой:

— Мне очень жаль, но в данном случае для меня равно чужды и рожа, и фамилия.

— А когда пани последний раз была в отеле «Мариотт»? — поинтересовался красавец, отбирая у меня фото, на которое Марта все же успела взглянуть.

Холера, все же подбираемся к моему трупу! Мартуся учащённо задышала мне в затылок, даже щекотно стало. Каменный идол вроде бы не обращал на неё никакого внимания, словно она была не живым человеком, а декоративным элементом моей гостиной, ну вот как тот изящный вентилятор на полочке.