Вы ведь хотите спросить меня про Бетти, да? Так люди не хотят слышать правду – раз уж они решили, что я отказалась от этой девочки и запихнула ее там куда-то, их не переубедить. Ну, хорошо, начну с самого начала… Мы взяли ее с Вейландом потому, что просто пожалели. Когда я ее первый раз увидела, за сердце схватилась: это был грязный вонючий дистрофичный ребенок, который в 11 месяцев выглядел на пять. В городе Златоустье во время концерта ее мать принесла мне сверток с девочкой за кулисы со словами «а у меня вот такой ребеночек чернокожий». Самой ей было 18 лет, и, судя по тому, что у малышки красным лаком были накрашены ногти, она забавлялась с ней как с куклой. Я ей говорю: «Слушай, что ж ты творишь с ребенком-то? Она же погибнет у тебя! Давай мы ее заберем, хотя бы на ноги поставим». Она говорит: «Да берите!» Мы забрали девочку и увезли. Особенно хочу подчеркнуть, что никто ни у кого ничего не крал и не лишал материнства. Малышка была испугана и измучена – было понятно, что до того момента, как попала к нам, она не видела ни любви, ни радости. Более того, ребенок был еще и изувечен: мама ей хорошо двинула в младенчестве, так что, Бетти и сейчас видит одним глазом только. Мы с ней мотались от одного специалиста к другому, но никто не смог помочь, дошли даже до Святослава Федорова, но и у него ничего не получилось.

Марина, мать Бетти, не давала нам жить спокойно и время от времени приезжала, чтобы забрать малышку обратно. Я не возражала: «Нет вопросов, вот тебе все вещи! Это твоя девочка, это твой ребенок, никто не лишал тебя материнства». Мы изначально не собирались удочерять Бетти, поэтому у нас даже никаких документов на нее не было. Сколько бы меня ни называли в СМИ ее приемной матерью, таковой никогда не считалась. Я была чужим человеком, который просто не смог пройти мимо ее беды, мимо ее жизни, которой она, скорее всего, лишилась бы. Марина продолжала наносить нам визиты, жалуясь, что якобы не может без дочери. Мы ей: «Пожалуйста, если не можешь, конечно, забирай ребенка! Она здорова, ухожена, лак с ногтей сняли. Только береги ее!» Через два месяца она привозит ее обратно: «Нет, я все-таки с ней не справляюсь». И тогда я ей сказала, что мы попробуем удочерить Бетти, если она оставит нам документы и подпишет все бумаги. Но до этого дело так и не дошло, потому что, как оказалось, в тот момент действовал закон, по которому детородная семья не имела права на усыновление-удочерение.

Бетти жила с нами до трех лет. Со временем она возненавидела Вейла, а он ее. Девочка не видела в своей жизни мужчин и боялась их. А Вейланд, по непонятным причинам, был с ней груб и нетерпим. Однажды он поставил ультиматум: «Или я, или она. Чтобы ее не было в доме!» Приехала социальная служба и просто забрала ее у меня. Я костьми ложилась на пороге, но это было абсолютно бесполезно. Он был мой муж, у нас был общий сын – история ясная и понятная. Я была раздавлена, сильно и долго переживала, места себе не находила. От отчаяния меня спас только Энтони: он был еще кроха и постоянно требовал внимания, а получалось, что, вместо того чтобы им заниматься, я ходила и сутками слезами обливалась. Ради него пришлось как-то взять себя в руки. Я с головой ушла в заботы о сыне, так что ни времени, ни сил не оставалось, чтобы думать о том, что произошло.

Бетти много чего пережила и в результате она становится таким же человеком, как и любой другой, кому выпало увидеть страшные и тяжелые вещи. Вырасти без мамы и без папы сложно. Получить нормальные человеческие условия жизни, а потом их потерять еще трудней. Но она тогда была еще очень маленькая. Потом, через какое-то время, Бетти попала в семью, где она не знала, что такое нелюбовь, ибо ее очень любили – это были бабушка с дедушкой, но не ее, не родные, они просто взяли над ней опекунство. И она выросла, как сама говорит, «в ласке и в заботе». Это ей сейчас дает большие силы, хотя уже ни этой бабушки, ни этого дедушки нет в живых.

Через 12 лет я все-таки решила вернуть Бетти в свою жизнь, потому что мы вместе с ней прожили достаточно долгое время и никуда не деть воспоминания и теплые чувства. Я ее нахожу, ей уже 15 лет. Привожу в Москву, при этом она говорит, что не может оставить бабушку с дедушкой. Я говорю: «Не вопрос. Пожалуйста, ты приезжай ко мне в гости, я помогу твоим бабушке и дедушке. Только закончи хотя бы школу у себя в Челябинске, а потом уже будем решать твою судьбу». Но случился казус: в ее сумочке оказались два моих кольца. Сумка опрокинулась, и оба колечка – с бриллиантиком и просто золотое – выскочили из нее прямо на моих глазах. На мой вопрос «что это» она ответила, что хотела взять поносить. «А у тебя языка нет, чтобы спросить, можно ли взять? Собрала вещи и уехала!» – сказала я. Ушла в спальню и больше ее не видела. Приятельницу свою попросила взять Бетти билет и проводить ее.

И вот сейчас, через столько-то времени – Бетти уже 45–46 лет! – я опять захотела ее найти и иметь хоть какую-то возможность с ней пообщаться и поговорить. И мне удалось это сделать. Конечно, мы не близкие люди и никогда не станем родными, потому что и она мне никто и я ей никто. Но, во всяком случае, мне не надо замаливать грехи, их на мне из-за этой тяжелой истории просто нет – когда-то я протянула руку помощи и сделала все, что было в моих силах.

И не важно, кем работает Бетти – девочкой в клубе go-go, стриптизершей или официанткой. Стриптизерша вполне может быть просто стриптизершей, а не человеком, которого называют на вторую букву алфавита. Я хорошо знаю одну очень достойную женщину, которая всю свою молодость проработала стриптизершей. И что же – она не стала какой-то плохой, не спилась и не превратилась в проститутку. У нее была идеальная фигура, а жизнь легкой не назовешь, и обстоятельства сложились так,