Б. Мы уже говорили, что в духовном развитии человечества есть момент, когда в жизни индивидов совершился переход от массовой психологии к индивидуальной.

Дальнейшее было написано под влиянием обмена мыслями с Отто Ранком.

Для этого нам придется ненадолго вернуться к научному мифу об отце первобытной орды. Отец был со временем возвышен до статуса творца мироздания, и с полным правом, ибо именно он произвел на свет всех сыновей, составивших первую массу. Он был идеалом каждого из сыновей, идеалом устрашающим и одновременно внушающим трепетное почитание; из этого страха и почитания позже возникло понятие табу. Эта толпа однажды, объединившись, убила отца и растерзала его. Ни один из победителей не мог занять его место, но если такое и происходило, то борьба неизбежно возобновлялась. Так продолжалось до тех пор, пока все они не поняли, что они должны отказаться от отцовского наследства. Осознав это, они образовали тотемическое братство, все члены которого обладали равными правами и были связаны законами или запретами тотема, сохраняя память о своем злодеянии, каковое надо было искупить соблюдением запретов. Однако недовольство достигнутым сохранилось и стало источником новых явлений. Постепенно члены братства приблизились к установлению старого порядка, но на новом уровне; каждый мужчина снова стал главой семьи, захватив господство над женщиной и, покончив, таким образом с ее доминированием, каковым женщины овладели в период отсутствия отца. В знак компенсации мужчина признал верховенство богини-матери, жрецов которой кастрировали, следя примеру отца первобытной орды. Тем не менее, новая семья была лишь тенью старой. Отцов было много, и права каждого из них были ограничены правами других.

Тоскливое томление по отцу могло побудить одного из индивидов выделиться из массы, оторваться от нее и поставить себя на место отца. Тот, кто это сделал, был первым эпическим поэтом, так как весь этот процесс совершился лишь в его фантазии. Этот поэт исказил реальность в угоду своему томлению. Он создал героический миф. Герой сам, в одиночку, убил отца, выступающего в роли тотемического чудовища. Как отец стал первым идеалом для мальчика, так теперь поэт сотворил героя, заменившего прежнего отца, и этот герой стал первым прототипом «Идеала Я». С героем ассоциировали младшего сына, любимца матери, которого она уберегла от смертоносной ревности отца, и именно этот младший сын стал в первобытные времена преемником отца. В первобытной поэтической, а значит, и ложной версии, женщина-соблазнительница, бывшая наградой за убийство, стала, вероятно, и подстрекательницей убийства.

Герой в одиночку совершает деяние, на которое – и это совершенно очевидно – была способна лишь вся орда, как целое. Тем не менее, по мнению Отто Ранка, в народных сказках, за пеленой вымысла, сохранились воспоминания об истинном положении вещей. В сказке часто говорится о том, что герой, которому предстоит совершить трудное дело – как правило, это младший сын, который в присутствии суррогата отца прикидывается глупым, то есть не опасным, – совершает его с помощью мелких животных (пчел, муравьев). Эти насекомые – аллегорическое изображение братьев, точно так же как в сновидениях насекомые являются символами, обозначая братьев и сестер (презрительно: малых детей). В каждом варианте мифа или сказки легко, таким образом, разглядеть суррогат героического деяния. Итак, миф является шагом, которым индивид порывает с массовой психологией. Несомненно, что первый миф был, по необходимости, психологическим, героическим мифом; мифы, объясняющие мироздание, космогонические мифы появились позднее. Поэт, сделавший этот шаг и, таким образом, оторвавшийся в своей фантазии от массы, знает, по другому меткому замечанию Отто Ранка, как найти путь к массе и возвратиться к ней. Он идет к массе и рассказывает ей о выдуманных им подвигах своего героя. По сути, этим героем является не кто иной, как сам поэт. Поэт же снисходит до реальности и поднимает слушателей на уровень своей высокой фантазии. Однако слушатели хорошо понимают поэта, так как способны идентифицировать себя с героем на основании общего томительно-страстного отношения к первобытному отцу.

Вымысел героического мифа достигает своего пика в обожествлении героя. Вероятно, обожествленный герой существовал в качестве божества раньше, чем вернувшийся к массе бог-отец. В хронологическом порядке ряд богов можно выстроить так: богиня-мать – герой – бог-отец. Однако только с возвышением первобытного отца, которого никогда не забывали, божество получило черты, которые мы видим в нем до сих пор.

В этом сокращенном изложении нам пришлось намеренно отказаться от использования богатого материала многочисленных саг, мифов, сказок и нравоучений, которые подтверждают наши умозаключения.

В. В этом эссе мы много говорили о прямых и подавленных (в смысле цели) половых влечениях, и смеем надеяться, что такое подразделение не вызовет у читателей сильного отторжения. Считаем, что подробный разбор этой темы не будет лишним даже в том случае, если нам придется, отчасти, повторить уже сказанное выше.

Первым и вместе с тем наилучшим примером подавленного в смысле цели полового влечения стало для нас развитие либидо ребенка. Все чувства, какие ребенок питает к своим родителям или опекунам, без всяких ограничений укладываются в желания, придающие определенное выражение сексуальным устремлениям ребенка. От этих любимых им людей ребенок требует всей понятной и известной ему нежности: он хочет их целовать, прикасаться к ним, смотреть на них, он проявляет любопытство к их гениталиям, хочет видеть, как они отправляют естественные потребности, он обещает матери или няне жениться на них (независимо от того, что он под этим подразумевает), девочка предлагает отцу родить для него ребенка и т. д. Прямые наблюдения, как и позднейшее психоаналитическое исследование остаточных детских ассоциаций, не оставляют ни малейших сомнений в непосредственном слиянии нежных и ревнивых чувств, а также сексуальных намерений; все эти данные свидетельствуют о том, что ребенок со всей основательностью делает любимого человека объектом всех своих, не вполне еще концентрированных, сексуальных устремлений.

Эти первые любовные построения ребенка, в типичных случаях, подчиняются Эдипову комплексу, и вытесняются, как известно, с наступлением латентного периода. То, что остается от этих построений, представляется нам чистой и нежной привязанностью к тем же лицам, но без «сексуальной» составляющей. Психоанализ, изучающий глубины душевной жизни, смог легко показать, что сексуальные устремления первых детских лет никуда не делись, но, продолжая существовать, вытесняются в подсознание. Психоанализ вселяет в нас мужество утверждать, что во всех случаях, когда мы сталкиваемся с нежной привязанностью, она является преемницей чувственной объектной привязанности к определенному лицу или его прототипу (imago). Психоанализ может – конечно, после проведения особого исследования – в каждом данном случае, показать, существует ли еще сексуальное устремление в подсознании, или оно уже полностью исчезло. Для того чтобы подчеркнуть это более отчетливо, можно сказать: твердо установлено, что это устремление продолжает существовать как форма и как возможность и в любой момент может быть активировано в результате регрессии; вопрос заключается лишь в том, что не всегда можно со всей определенностью решить, насколько сильно и действенно это влечение. Надо проявлять осторожность в отношении двух источников ошибочного суждения: Сциллы недооценки вытесненного бессознательного, и Харибды склонности использовать меру патологического для оценки физиологической нормы.