* * *

Старый друг — а Ангел знал французского офицера еще когда тот не был адмиралом и не занимался вопросами госбезопасности — сам того не зная, ткнул в больное, очень больное место. Прямо в рану.

Остановив машину на выезде из города — Ангел вышел. Пошел к обрыву, поднимая ботинками пыль.

Море бессильно билось о скалы, не в силах слизнуть человека с обрыва. Но жизнь все же достала его.

В который раз.

Он молчал, смотря на море, на паруса яхт вдали — какая-то регата проходила. Дело было в ней. Он знал про нее то, что не знала она сама…

Буэнос-Айрес. Германская клиника, лучшая в стране.

Профессор Гутьеррес, который не раз штопал и его самого — прятал глаза. И это само по себе — говорило о беде…

— Сеньор Анхель…

Гутьеррес боялся. Боялся всего… ответственности за то, что он, будучи еще молодым, делал во времена режима Видала-Галтьери… боялся, потому что знал, кто стоит перед ним… кто называет себя Анхелем — Ангелом. Они все привыкли жить в страхе… во времена режима офицерские группы открыли террор против собственного народа… небольшие группы офицеров, не получая приказов и никому ничего не докладывая — похищали студенческих и рабочих вожаков, неугодных режиму журналистов и просто тех, кто возбуждал подозрения. Похищенные пропадали без следа… их перевозили на базы в Патагонии, а потом сбрасывали с вертолета или самолета в ледяное море близ Огненной земли. Сбрасывали живыми.

Точное число пропавших — неизвестно до сих пор.

Он был врачом в службе безопасности. Контролировал допросы, оказывал помощь потерявшим сознание заключенным — чтобы можно было снова пытать. Дед сеньора Анхеля был одним из французских и испанских военных советников, кто вместе с аргентинскими офицерами создавал систему распределенного террора.

У офицеров… полковников, генералов — был такой обычай… иногда они забирали детей похищенных, девочек и растили в своем доме. Когда девочке исполнялось восемнадцать, она выходила замуж за своего покровителя… это было очень популярным — вырастить себе жену. Вот и Анхель… доктор не знал точно, чем он занимается, но вряд ли чем-то хорошим — привез себе откуда-то жену, почти ребенка. Она даже по-испански совсем не говорит…

— Можете говорить, как есть. СПИД?

— О, нет… нет ни СПИДа, ни гепатита, ничего подобного.

— Тогда что?

Профессор Гутьеррес снял очки и положил на стол.

— Ее били, сеньор Анхель. Неоднократно. Кто-то очень жестокий бил ее в живот. Потому детей у нее… никогда не будет.

…

— Извините…

Сеньор Анхель какое-то время молча смотрел в глаза профессора. Профессор первый отвел взгляд.

— С этим можно что-то сделать? Деньги значения не имеют.

Профессор беспомощно улыбнулся.

— Боюсь, что нет.

— Она знает?

— Нет. Конечно, мы ничего не сказали.

Сеньор Анхель снова долго молчал.

— Человек, который с ней это сделал — мертв — наконец сказал он.

— Я рад это слышать — сказал профессор — я нашел и другие следы побоев. Никто не должен так обращаться ни с одним живым существом. Если бы я мог, я бы сам убил его.

Сеньор Анхель улыбнулся — впервые за все время разговора.

— Не стоит, доктор. Убивать — мое дело. Ваше дело — лечить. И не говорите ей ничего.

Он бросил на стол профессору несколько стодолларовых купюр и вышел. Из окна своего кабинета — профессор видел, как Анхель осторожно усаживает девушку в машину. Господи… неужели и в них есть что-то человеческое.

Она не попалась…

В Ливане, прямо в аэропорту — она взяла билет на ближайший прямой рейс в Европу — до Тираны, Албания. Ждать было всего ничего, посадку объявили почти тотчас. Она присмотрелась — какого-либо усиления режима безопасности не заметила. Стоят красные береты с автоматами — но это тут нормально, эта страна — всего в шаге от новой войны…

В Тиране — она взяла билет на Париж… это была уже Европа, свободное небо, самолеты летали каждый час, а то и чаще. В туалете аэропорта — она сделала себе укол антибиотика, который дала ей израильтянка. На выходе из туалета она столкнулась с сотрудником службы безопасности аэропорта, тот подозрительно посмотрел на нее — вся в поту, шальные глаза — но ничего не сказал. Ему было плевать…

Старенький аэробус — перебросил ее, и еще полторы сотни пассажиров, в основном арабов — в аэропорт Орли-Париж. Там она села на поезд идущий прямиком в Гар де Лион — Лионский вокзал, Париж…

Оказавшись в поезде — она закрыла глаза. Больше всего — ей хотелось бы оказаться в своей уютной мансарде в Латинском квартале Парижа, которую она снимала последние полгода, или там, далеко, на Сьерра-Катедраль, где зелень лесов — обрамляет седые пики гор, где белые домики — стоят на берегу красивейших озер… где теперь ее настоящий дом, где ее не найдет никто и никогда, если она сама того не захочет и где никого не интересует ее прошлое. Принять горячий душ… сначала горячий, немилосердно горячий, потом ледяной, потом опять горячий. Потом разжечь камин и долго, бездумно смотреть на огонь, представляя, как он пожирает все плохое.

Но она не могла себе этого позволить…

* * *

Гар-де-Лион — совсем не походил на родной одесский вокзал. Он скорее походил на здание британского парламента с Биг-Бэном, где она была на экскурсии месяц назад. Она купила за наличные билет на экспресс до Марселя, отправление было через час. В буфете выпила две чашки черного, крепкого кофе, от которого закружилась голова. Надо пойти в туалет, осмотреть рану…

Снова вспомнилась Аргентина… та горная дорога. Она внезапно прерывалась крутой и узкой тропой, по которой почти невозможно было подняться, тем более с рюкзаком. Георгий был уже вверху, а она карабкалась, выбиваясь из сил, тянулась за его рукой — а он убирал ее все дальше и дальше. Совсем выбившись из сил, она рухнула на тропу, и крикнула ему — подонок! А он перестал улыбаться и сказал — ты должна сделать это сама. Обязательно — сама.

И она сделала…

* * *

Взяв еще стаканчик с кофе, она спросила у продавца, есть ли что покрепче. Это было запрещено, но покрепче нашлось — продавец продал из-под полы бутылку виски. Еще она купила женские прокладки — они хорошо впитывают кровь. С этим — она направилась к туалетам.

Переглянувшись, трое молодых арабов, тусовавшихся тут в поисках жертвы — направились следом…

* * *

Для Абдаллы, подонка с окраин — предстоящее дело было так… даже и не делом вовсе. Обычной прозой жизни, чем-то, о чем не стоит даже и думать. Ограбить, возможно, изнасиловать — это они совершали походя, даже не задумываясь о преступности своих действий. Они искренне считали, что любая белая женщина должна принадлежать им, когда они того захотят — просто потому, что они мусульмане, а эта шлюха — неверная.