Через месяц-другой воевода, немного разобравшись с неотложными делами, впервые пригласил ссыльных в свои палаты. Зима уже разгулялась вовсю, на дворе кружила метель. В избе, отведенной ссыльным, было холодно. Кусок льда, вставленный в окошко, не таял. Мерзли все, особенно бабушка Федора. В воеводских палатах можно было отогреться. Здесь было жарко натоплено, в окне – слюда, на столах – зажженные свечи.

Вечерние посиделки у воеводы стали постоянными благодаря индийским шахматам, которые принес дядя Иван. Игра в шахматы считалась азартной. Если за шахматной доской заставали служилых людей, то чинили им такое же наказание, как за игру в зернь. Но для своих гостей воевода делал исключение. Увидев шахматы, некогда принадлежавшие царю Ивану Грозному, воевода потерял дар речи, а когда вновь его обрел, сразу предложил продать диковинку или обменять на его собственные шахматы, пусть не столь изящные, зато вырезанные из бивня зверя мамонта. Иван Желябужский не поддавался, только любопытствовал, где резали фигуры из бивня и не видел кто живого мамонта?

Проигравшийся в зернь дядя Александр сидел на лавке у стены тише воды ниже травы, в отличие от старшего брата, который держался в воеводских палатах, словно у себя дома. Играя в шахматы с воеводой, Иван Желябужский расспрашивал о дивьих людях, обитающих у Лукоморья:

– Правду ли пишут в книгах, будто у Лукоморья живут самоеды по пуп мохнаты до долу, а от пупа вверх яко и прочии человеки. Вверху у них рты на темени, а коли едят, то крошат мясо али рыбу да кладут под колпак. И как почнут есть, движут плечами. А иные безголовы, а лицо зубасто имеют на груди, а ноги столь велики, что они могут ими покрываться.

Князь Куракин только руками разводил, слушая дядю:

– Врут много в книгах али пишут, не разобрав толком, что слышали. Самоядь обитает в тундре у Студеного моря. Ростом они невелики и плосковидны. Носы малы. Но резвы вельми и стрельцы скоры и горазды. Платье носят оленье и накрываются с головой от ветра и холода. Кто посмотрит издали с корабля на берег, тот решит, что у них лица на груди. Они всегда на лыжах, дабы не провалиться в глубокий снег, и с корабля может показаться, что у них великие ноги.

Дядя не унимался, выспрашивая все новые подробности о людях Лукоморья:

– Читал я, что самоеды умирают зимой на два месяца. Сядут где приспеет, а у них вода из носа изойдет и примерзнет к земли, как ледяной поток. Ежели его сопхнут с места, он умрет. А не сопхнут и оставят лежать примерзшим, он оживает, когда солнце на лето вернется. Тако на всякий год оживают и умирают.

Воевода, обдумывая очередной ход, рассеянно отвечал:

– Зимой их чумы заносит снегом по крышу. Вьюги у Студеного моря тянутся многими неделями. Самоеды пережидают непогоду, накрывшись шкурами, и обогреваются плошками, в коих тлеет рыбий жир. Часто мрут от голода и холода, и тогда целые стойбища находят застывшими и заиндевевшими. Но никто из них уже не воскреснет, как Лазарь, пихай его с места или оставляй лежать.

За игрой в шахматы воевода рассказывал дяде Ивану, что в трех днях пути от Тобольска начинаются земли остяков, простирающиеся до Студеного моря. В низовьях Оби остяки соседствуют с самоядью, точнее, беспрестанно с ней воюют за рыбные места. Самоядь суть не единый народ, их девять племен и родов, говорят на разных языках, но образ жизни имеют схожий. Часть самоедов шертована и обещалась быть в повиновении. Но в тундре изрядно воровской самояди, которая не покорилась и живет своевольно. Воровская самоядь часто нападает на кочи, выброшенные на берег, сечет до смерти или уводит в рабство промышленных людей. Впрочем, шертованная самоядь тоже не упускает случая ограбить кочи и ладьи, потерпевшие крушение.

Князь Куракин также поведал о землях, лежащих встреч солнцу. Тобольскому воеводе подчинялись Тюмень, Сургут, Мангазея, Нарымский, Томский и Кетский остроги. Восточнее Томского и Кецкого острога русские вышли на могучий Енисей. На самом Енисее острогов еще не было, но уже имелись зимовья промышленников. Так повелось, что первопроходцами неведомых земель были вольные промышленные люди. Никто не давал им указа приискивать новую землицу, никто не платил им жалованья и не награждал за службу. Они шли, влекомые страстью к наживе и тягой к вольной жизни. И только когда они проведывали пути и налаживали менную торговлю, по их следам приходили государевы служилые люди, ставили острог и начинали собирать ясак с окрестных племен.

По Енисею жили тунгусы, люди оленные. Среди промышленников ходили слухи, что если идти еще дальше навстречу солнцу через тунгусскую землицу, то можно добраться до великой реки Лены, населенной множеством якут. Грамоты и веры у них нет, зато скота великое множество. Но до неведомой Лены и якутов было еще далеко, а прежде предстояло покорить свирепых тунгусов. В прошлом году несколько тунгусских родов ложно изъявили готовность принести шерть, но когда к ним явились сборщики ясака, они отреклись от своего обещания и отняли у сборщиков все, что при них было. Промышленники жаловались, что тунгусы обсадили их по зимовьям и на промыслы не пускают. Русских мало, а тунгусы бродят скопом и похваляются побить русских до последнего человека и называют урочища и реки своими. Не видя защиты от инородцев, многие промышленники разбрелись с промыслов на Русь.

Пора было готовить поход в тунгусские земли, но Куракин еще не решил, кому он поручит казачий отряд. Хвалили Петра Албычева, который привез опальную царицу, но про него было ведомо, что сын боярский строптив и своеволен. Поэтому воевода пребывал в сомнении. Имелось одно обстоятельство, понуждавшее медлить с походом. До Енисея можно было добраться волоком с верховий реки Кеть, на которой стоял острог. Однако кецкий воевода Чеботай Челищев доносил, что путь преграждают непроходимые пороги. Челищев не подозревал, что недоверчивый князь Куракин втайне от него послал из Тобольска двух служилых людей и одного промышленника, наказав им обстоятельно описать все удобства и неудобства дороги до земли тунгусов. Разведчики донесли, что дорога действительна трудна, но пороги можно пройти в крытых лодках, которые употребляют зыряне.

Князя Куракина удивлял ничтожный ясак, который Чеботай Челищев собирал на Енисее. В прошлом году было прислано два сорока худых соболишек, в этом году собрали всего пятьдесят недособолей, добытых летом и не имевших полного волоса. Между тем лазутчики доносили, что тайга вдоль Енисея богата зверем. Тунгусы даже подбивают соболиными шкурками свои лыжи, дабы они не скользили при подъеме в гору. Как при таком изобилии можно было довольствоваться недособолями? Кецкий воевода отговаривался, что у него недостаточно казаков, чтобы навести страх на тунгусов. Однако Куракин думал, что дело не в нехватке служилых людей. Он подозревал, что воевода вошел в стачку с тунгусами, дабы обирать меха в свою пользу.

Князь направил извет в Москву. Неожиданно быстро пришел указ учинить строгий розыск об измене кецкого воеводы, а для розыска был прислан подьячий Маттин, утверждавший, что он сын дворянина Сукина. Марья вздрогнула, увидев его во дворе острога. Вспомнилась последняя встреча, когда подьячий шепнул бабушке о смерти Марины Мнишек. Подьячий поклонился ссыльной невесте и юркнул в съезжую избу. При князе Куракине он не посмел называть себя Сукиным сыном, да воевода бы и не позволил ничтожному приказному доискиваться родства со столь славным дворянским родом. Впрочем, подьячий хоть и держался униженно, но дал понять воеводе, что от него многое зависит. Шурша столбцами отписок, он с пристрастием вопрошал: