— Но плата… ты уверена?.. Что… э… не хочешь платы?

— Я же сказала — ты не передашь мне ничего из рук в руки. Ступай.

Эдвин подумал с минуту… и, обернувшись, зашарил по оленьим шкурам, отыскивая выход… Оказавшись снаружи, викинг привычно поправил пояс, чуть сдвинул назад ножны… пальцы наткнулись на обрезанный ремешок — кошелька с серебром не было. «Ничего из рук в руки», — как и обещала старуха.

Джузеппе Вера оказался тщедушным старичком в белом полотняном костюмчике, идеально выглаженном и украшенном алой розочкой в петлице. О викингах и зарытых кладах он не мог рассказать ровным счетом ничего. Правда, в позапрошлом веке здесь разбойничал знаменитый Монтольяцци… Как, синьоры не слышали о Монтольяцци?.. Хотя этот знаменитый человек разбойничал в местных горах недолго, два или три дня, а потом отправился на север… Как? Как вы говорите? Влад из Гардарики? Нет… Хотя… Здесь есть одно очень известное место, здесь — в Фортунатопопьюле. Пожарище, синьоры! Пожарище, на протяжении восьмисот лет не заросшее травой! Там сгорела мастерская мессира Уладо, Дьявольского Художника. Идемте, идемте, Джузеппе Вера расскажет вам по дороге о Дьявольском Художнике…

Итак, мессир Уладо. Никто не знает, как этот странный человек… и человек ли?.. Как этот странный синьор оказался на берегу. Однажды он словно вышел из моря и не имел при себе ничего, кроме короткого меча и тяжелого сундучка, привешенного за спину на манер этих рюкзаков, которые таскает нынче молодежь. Он сказал, что хочет учиться живописи и, по совету жителей Фортунатопопьюлы, отправился в Пизу. Или, может, в Венецию, кто ж теперь помнит? Три года пропадал мессир Уладо в дальних краях и, наконец, возвратился в Фортунатопопьюлу. Он учился у лучших мастеров, говорят, и превзошел их в мастерстве. Платил же мессир Уладо за уроки золотом и необычайно щедро… Идемте, синьоры, идемте, здесь уже совсем недалеко — вон за теми холмами. А потом Джузеппе сводит вас к развалинам римской крепости на горе Айкья… Так вот, мессир Уладо вернулся в Фортунатопопьюлу, купил пустующий дом в стороне от города и стал там писать картины. Ах, синьоры, что это были за картины! Если он изображал лес, то каждый листочек в его лесу как будто дрожал под легким ветерком, если он писал море, то волны набегали на берег, оставляя пенные следы и пестрые раковины… Если он рисовал восход в горах, то вы, глядя на полотно, видели собственными глазами, как солнце поднимается все выше и выше, а склоны окрашиваются розовым и золотым… Словом, мир на картинах мессира Уладо был живым. Одно лишь было не под силу художнику — изобразить живых людей. Сколько бы ни пытался он изобразить людей, его талант, его счастье мастера неизменно изменяли ему. Однажды в Фортунатопопьюлу пожаловал сам святейший отец, чтобы заказать мессиру Уладо несколько картин… Да-да, даже папа римский не брезговал лично явиться к мастеру — сюда, в Фортунатопопьюлу. Так-то. И вот мессир Уладо задал вопрос папе — почему так выходит, что ему не удается заселить собственный мир? Папа выслушал дерзкую речь и сказал:

— Твои слова — богохульство! Ибо в гордыне своей ты желаешь сравняться с самим Всевышним, создавшим мир и людей. Покайся и не смей произносить дерзких слов о созданном тобою мире. Есть лишь один Создатель.

Вот после этого, говорят, мессир Уладо и обратился к Нечистому, умоляя научить его искусству изображения людей… Еще говорят, что сам Сатана явился к мессиру Уладо и дал тому желаемое, но поставил условием, что едва нарисует мессир Уладо портрет, как тут же нарисованный им человек умрет. Обретя жизнь на холсте, в мире художника — умрет в нашем мире. Мессир Уладо не мог решиться погубить кого-либо, не мог он и не воспользоваться даром Нечистого, ибо был художником и имел мечту… Знаете ли вы, синьоры, что есть мечта художника?

Вот! Вот, синьоры, то самое место, где стояла мастерская мессира Уладо, прозванного Дьявольским Художником. Можете убедиться, что за минувшие века пепелище не заросло травою.

— Либо они сами регулярно здесь прополку устраивают, — хмыкнул Толик, оглядывая угольно-черный пустырь. — Надо же, и пылью, значит, не засыпало, землей там, камушками…

— Что говорит синьор? Что говорит синьор? — всполошился Джузеппе Вера, уловив скептические нотки в голосе приезжего.

— Не обращайте внимания, синьор Вера, — успокоила гида Алька. Ей история понравилась. — А что было дальше? Как этот Уладо выкрутился?

— Что значит «выкрутился»? В ту же самую ночь, когда Дьявол посетил мессира Уладо, мастерская сгорела… Но говорят, что случился пожар вслед за тем, как Дьявольский Художник изобразил самого себя.

— Автопортрет?

— Ну да! Он не пожелал отнять чьей-либо жизни, не мог и устоять перед соблазном испытать вновь обретенный дар… Он написал автопортрет, сгинул из нашего мира и живет теперь вечно на картине, как и было обещано Нечистым. На картине, в созданном его счастливой кистью мире!

— Автопортрет? — переспросил Толик, уловив знакомое слово. — Себя, значит, нарисовал, гуманист? Вот хрень!

Алька пожала печами и отошла в сторону. Ей показалось, словно кто-то позвал… но как-то непонятно, как будто из-под земли… Опустив глаза, девушка приметила странный предмет — черную пластинку, сливающуюся с угольным фоном. Нагнулась и подняла. Перевернула. Провела ладонью, стирая копоть и грязь. С нечеловечески талантливо исполненного портрета на Альку глядел мужчина в странной одежде.

— Здравствуй, валькирия. Я долго ждал тебя…

Человек на портрете подмигнул Альке.