идиом, дословный (буквальный, калькированный) перевод или опущение [Straksiene 2009: 18; 2010: 31]. В английских переводах «Носа» вышеупомянутый фрагмент обычно передается дословно[7].

Группа 4. Идиомы-восклицания, содержащие слово «черт»

Ковалев использует такие выражения одиннадцать раз: «Черт его знает, как это сделалось», «Черт знает что, какая дрянь», «Черт его знает, как это сделать!», «Черт возьми!», «Черт хотел подшутить надо мною!», «Чтоб черт побрал ваш табак!», «Но без носа человек – черт знает что!», «Это просто черт знает что», «Только черт разберет это!», «Хорошо, черт побери», «Хорошо, хорошо, черт побери!». Все эти выражения легко поддаются переводу.

Любопытно, что в 1830-1840-е годы, благодаря популярности гоголевских повестей, эти восклицания вошли в моду среди петербургской молодежи. В статье, опубликованной в историческом журнале «Русская старина», критик В. В. Стасов писал:

С Гоголя водворился на России совершенно новый язык; он нам безгранично нравился своей простотой, силой, меткостью, поразительною бойкостью и близостью к натуре. Все гоголевские обороты, выражения быстро вошли во всеобщее употребление. Даже любимые гоголевские восклицания: «черт возьми», «к черту», «черт вас знает», и множество других, вдруг сделались в таком ходу, в каком никогда до тех пор не бывали. Вся молодежь пошла говорить гоголевским языком. Позже мы стали узнавать и глубокую поэтичность Гоголя, и приходили от нее в такой же восторг, как и от его юмора [Гоголь в воспоминаниях современников 1952: 396].

Гоголь не первым из русских писателей включал такие восклицания в литературные тексты. Подобное выражение содержится в первой строфе первой главы пушкинского «Евгения Онегина».

Пушкин прибегает к тому же самому приему буквализации в строках: «Вздыхать и думать про себя, / Когда же черт возьмет тебя» [Пушкин 1937: 5].

За много лет до того, как Гоголь написал свою повесть, в 1822 или 1823 году, молодой Пушкин обыграл прямое и переносное значения выражения «остаться с носом». В письмо к своему близкому другу, поэту П. А. Вяземскому, Пушкин вставил фривольную эпиграмму на тему сифилиса, в то время широко распространенного; как уже упоминалось в комментариях, одним из симптомов этой болезни служит разрушение носовой перегородки:

Лечись – иль быть тебе Панглосом,

Ты жертва вредной красоты, —

И то-то, братец, будешь с носом,

Когда без носа будешь ты

[Пушкин 1947: 206][8].

Не исключено, что Гоголь был знаком с пушкинской эпиграммой.

Группа 5. Буквализированные устойчивые сочетания

Гоголь использует речевые обороты, в которых глаголы движения употребляются в переносном смысле – например, «прыщик вскочил», «бакенбарды идут». В повести о сбежавшем носе эти выражения выступают как персонификации: прыщик скачет, бакенбарды ходят, нос ездит в карете. Заставляя читателя остановиться и задуматься над этими общеупотребительными фразами, Гоголь заостряет наше внимание на их абсурдности.

Зачастую Гоголь нарушает правила идиоматики, внося изменения в грамматическую форму этих фразеологических единиц. Так, например, устойчивое выражение «поехал в Ригу» превращается в сообщение, что нос «хотел уехать в Ригу». Выражение «комар носа не подточит» трансформируется в фамилию «Подточина». Устойчивое выражение «нечист на руку» преобразуется в вопрос «чисты руки?». Типичное сказочное имя Иван-дурак становится указанием на глупость Ивана, слуги Ковалева. Вместо выражения «навести порчу», которое означает «наложить заклятие на кого-либо», Гоголь употребляет слово «испортить», имеющее значение «переделать к худшему, изломать, сделать негодным» (Даль); из-за этого создается впечатление, что в личности Ковалева больше от механизма, чем от человека.

Как упоминалось выше, переносное значение идиом не выводится из отдельных слов, входящих в их состав. Безусловно, Гоголь был прекрасно знаком с этим языковым и стилистическим требованием. Писатель тщательно изучал русский язык. Он охотно читал словари и составлял их сам. Его «Книга всякой всячины» (1826–1832) включает в себя «Лексикон малороссийский». Во второй половине 1830-х годов он писал заметки о грамматике и словарном составе русского языка. После возвращения в Россию из Италии в 1848 году он начал собирать «Материалы для словаря русского языка». В этой работе Гоголь использовал «Словарь академии Российской» и «Русско-французский словарь» К.-Ф. Рейфа[9], в котором объяснялись буквальные и переносные значения русских слов. В предисловии к «Материалам для словаря русского языка» Гоголь пишет:

В продолжение многих лет занимаясь русским языком, поражаясь более и более меткостью и разумом слов его, я убеждался более и более в существенной необходимости такого объяснительного словаря, который бы выставил, так сказать, лицом русское слово в его прямом значении, осветил бы его, выказал бы ощутительней его достоинство, так часто не замечаемое, и обнаружил бы отчасти самое происхождение [9: 441].

Необычные словесные построения Гоголя иногда расценивались как свидетельство его плохого владения русским языком. В конце 1830-х – начале 1840-х годов литераторы, придерживавшиеся пуристских взглядов, заявляли, что язык Гоголя противоречит правилам грамматики. Н. А. Полевой обнаруживал «большие неправильности в языке» во второй части гоголевских «Вечеров на хуторе близ Диканьки». О. И. Сенковский отмечал в «Арабесках» «жестокое притязание на блестящий слог – при печальном неустройстве фразы и неуменье владеть языком». К. П. Масальский находил в «Мертвых душах» множество «неправильностей и небрежностей слога». Ф. В. Булгарин отзывался о гоголевском языке иронически. Даже В. Г. Белинский, при всем своем восхищении гоголевской прозой, отмечал в ней «неправильности в языке». Однако в конечном итоге Белинский вынес оправдательный вердикт: «…у Гоголя есть нечто такое, что заставляет не замечать небрежности его языка, – есть слог». Цит. по [Виноградов 2003: 58–62].

Век спустя Андрей Белый указывал на «ряд неправильных выражений» у Гоголя. Он отмечал, что у Гоголя «неправильны падежи», «с глаголами – плохо», «ужасны деепричастия», «путаница в видах, в залогах», присутствует «ряд уродств и несогласований», «всюду „предложный“ спотык», «галлицизмы, полонизмы, украинизмы можно бы собрать в мухоловки» [Белый 1934: 280–281]. Белый подкреплял эти заявления многочисленными примерами из сочинений Гоголя (хотя среди них не было ни одного примера из «Носа»). В целом его мнение совпадало с мнением Белинского. Белый признавал, что гоголевские «неправильные выражения» являются недостатками, однако эти недостатки не умаляют достоинств гоголевского стиля.

Несомненно, Гоголь сознавал, что устойчивые выражения нельзя дробить на части, что их компоненты не подлежат замене и должны располагаться в определенном порядке, что они имеют переносное, а не прямое значение. Разрушает целостность идиом и изменяет их синтаксические функции не Гоголь, а рассказчик – маска, созданная Гоголем для ведения повествования в «Носе». Эта искусственно сконструированная «языковая маска» определяет особую нарративную позицию автора. Рассказчик высказывается в серьезном тоне, но за этой маской ощущается гоголевская ирония