И тут произошло непонятное. Марширующий полк внезапно остановился. Дьявол знает, по какой причине, но шанса Катин упускать не стал. Он ринулся дальше и через полминуты, задыхаясь, рухнул меж замечательно густого терновника, причем нисколько не посетовал на острые колючки.

Наш герой был если не спасен, то по меньшей мере убережен от неотвратимой опасности.

Малость придя в себя, Луций раздвинул ветви, чтобы посмотреть на шеренги, чудодейственно остановившиеся в тридцати или сорока саженях от его укрытия.

Солдаты по-прежнему не двигались. Перед строем, взмахивая рукой в белой перчатке, высился верховой. Под ним пританцовывал чудесный в серых яблоках конь, на шляпе развевался сиреневый плюмаж. Наверное, то был командир желтых мундиров. Он что-то кричал им тонким сорванным голосом, однако с расстояния было не разобрать.

Застучали копыта. Вдоль фронта галопом летел синий всадник.

– Господин полковник! – издали завопил он. – Король желает знать, отчего вы остановились!

Тот, к кому он обращался, повернулся в профиль и тоже крикнул. Теперь Луцию было слышно каждое слово.

– Я своих ангальтцев на бойню не поведу! Так ему и передайте!

Королевский ординарец был уже рядом и заговорил тише, но желтый полковник отвечал ему тем же высоким фальцетом:

– Невозможно? Невозможно то, что здесь творится! Вы все сумасшедшие!

И махнул рукой на окровавленное поле.

Истинно так, подумал Катин, лучше не скажешь. Будто десятки тысяч людей разом свихнулись и, охваченные припадком бешенства, кинулись творить друг над другом всяческое зверство.

Чем закончится спор между удивительным полковником и королевским посланцем, он досматривать не стал. Нужно было уносить ноги подальше от баталии, пока она не дотянулась до беглеца и не обожгла его своим драконьим пламенем.

От кустов Луций перебежал еще один луг, за которым уже начинался лес – в этой стороне пустой и безлюдный.

Сзади загудела, затряслась земля. Дезертир обернулся.

С соседнего холма, растекаясь полумесяцем, катилась голубая австрийская конница – прямо во фланг наступающим пруссакам.

Катин содрогнулся, поспешил вон от ужасных звуков: храпа, брани, стонов, хруста, металлического лязга.

Все эти люди когда-то были младенцами, малышами, мальчиками, юношами, сокрушался он на бегу. У каждого была мать, которая надеялась, что он будет пестовать ее старость. Каждый из них о чем-то мечтает, на что-то надеется, кого-то, быть может, любит. О человечество! Безумная, дикая, преступная свора – вот что ты такое!

С горестными вздохами Луций преодолел версты три иль четыре, пока не увидел пред собой лесное озеро. Сие зеркало, созданное Природой для отражения небес, лежало в своей зеленой древесной раме, подернутое золотистыми солнечными веснушками и белым крапом кувшинок. Молодой человек всхлипнул при виде столь мирной красоты. Ах, зачем надо было человекам отдаляться от милой простоты Натуры? Как здесь тихо! А вдали всё палят, палят пушки и трещат ружья…

Ему захотелось смыть с себя кровь, грязь и пороховой дым – всю мерзость убийства. Раздевшись, он кинулся в воду и долго плавал в ней, а потом кое-как замыл красные пятна на мундире. Парик с косой, блошиное вместилище, Катин отшвырнул ногой. Не стал и опоясываться портупеей с тесаком. Отправился дальше налегке.

Путь его лежал по склону невысокого холма, под которым проходила дорога. Через некое время на ней появились синие мундиры: сначала разрозненные, потом группами, наконец целой толпой. Все эти люди не шли, а бежали. Было ясно, что непобедимая армия побеждена. Двухглавый австрийский орел заклевал одноглавого прусского. Катину не было дела до драки пернатых хищников, но поражению короля Фридриха следовало радоваться. Теперь пруссакам будет не до ловли дезертиров – у них наверняка разбежится всё войско.

Фигурки на дороге вдруг заметались, кинулись врассыпную. Их догоняли голубые всадники – рубили, сгоняли в кучки. На земле там и сям оставались неподвижные тела. Известно, что во всяком разгроме главная бойня происходит не на поле брани, а позднее, во время преследования.

Катин поднялся выше, чтобы отдалиться от опасного места, но продолжал держаться дороги. Углубившись в лес, можно было заблудиться.

Бегущие пруссаки скоро повернут на север, в сторону Дрездена. Преследователи устремятся за ними. Луций же двинется на запад – туда, где на другом конце Германии, позади пожаров и пепелищ, сияет Тюбинген, остров разума и света.

Путь предстоял долгий, нелегкий и опасный, но вырвавшийся на волю философ трудностей не страшился.

Он пожевал ранних сыроежек, полакомился земляникой, попил вкусной воды из родника. Вот оно, руссоистское счастье! Великий Жан-Жак, вероятно, прав, думал Катин, лежа на земле и жуя сочную травинку. Где Природа – там рай, где общество – там ад. Но, с другой стороны, общество уже создано, обратно по лесам и полям его не разгонишь. Можно ль не стараться поправить условия человеческого существования? Не жалко ль невинных младенцев, рождаемых на унижения и муки?

* * *

Подобным рассуждениям Луций предавался долго, не замечая течения времени, ибо мыслителю бывает скучно только с людьми, наедине же с собою никогда. Наконец, спохватившись, что дело уже к закату, он вскочил и пошел далее, чтобы за остаток дня пройти как можно больше.

В лесу сгустились тени, стало сумеречно. Путник спустился к самой дороге, чтобы не потерять ее из виду, но из осторожности двигался по кювету, сокрытый от тракта бурьянами.

Погоня за разбитыми пруссаками, кажется, окончилась. На дороге было тихо. Но через некоторое время Катину послышались некие звуки, понудившие его остановиться.

Кто-то там наверху всхлипывал и бормотал жалостное, а временами шумно фыркал и всхрапывал.

Припав к земле, Луций раздвинул густую траву.

Фыркала и всхрапывала лежащая лошадь, серая в яблоках. Склонившись над нею, заламывал руки юный офицер. По желтому мундиру, по приметному сиреневому плюмажу, да и по масти коня Катин узнал командира, что давеча воспротивился королевскому приказу, отказался вести свой регимент на бойню. Вот отчего полковник кричал тонким фальцетом – оказывается, он совсем юн, почти мальчик. Как такое возможно?

По тянущемуся через пыль кровавому следу нетрудно было догадаться, что раненая лошадь несла на себе всадника, сколько могла, а затем, обессилев, рухнула.

– Путци, бедняжка Путци! – восклицал юноша. – Молю, не умирай!

Экий чудак, подивился наш герой из своего укрытия. Нынче погибли тысячи людей, а он убивается из-за лошади. Однако всякое горе достойно уважения, поэтому, не желая мешать скорбящему предаваться сему благородному чувству, Луций попятился и хотел уже идти своим путем дальше, как вдруг из-за поворота вынеслись два всадника в голубых доломанах. Они закричали, пришпорили коней, выхватили сабли.