Про Плеть Юленька тогда не очень поняла, но про книжку запомнила. Адвокат в ней нашелся и с ходу согласился помочь. Хорошо. Юленьке не хотелось, чтобы человека-рыбу посадили.

Выпустили под утро, и этот факт, что все-таки выпустили, что дали шанс, не то поверив в невиновность, не то отложив поиск доказательств вины, удивил гораздо больше, чем случившееся в подворотне.

Не нужно было вообще идти туда, связываться с белобрысой куклой и ее проблемами. Зачем? Илья выходил из квартиры с твердым намерением не возвращаться больше, и мусорный пакет, отяжелевший, сочащийся запахом гнили, выкинул в контейнер как подтверждение этого самого намерения.

Избавиться от грязи в квартире, избавиться от грязи в жизни, избавиться вообще от всего, что отвлекало от собственных, привычных, страданий.

Так какого лешего? Почему он вернулся? Выследил, ждал, прячась в уютных сумерках чужого двора, раз за разом прокручивая в голове картины.

Фарфоровые куклы в пыльных платьях, немые свидетели чужой жизни. Старые газеты, перевязанные алой лентой. Старые книги с потертыми, потрепанными корешками. Старая мебель и старые же ковры.

Как можно было жить в склепе? Не замечая, что он – склеп? И как можно было оправдывать того, кто причинил боль?

Алена никогда не опустилась бы до подобного. Алена ответила бы ударом на удар.

На опережение. Его она ударила на опережение, под дых, и клинок повернула, и вынула, оставив истекать кровью. Алена ушла, а от Юленьки – нелепое какое имя, не Юлия, не Юля, а именно Юленька, приторно-сладко, зефир в шоколаде и засахарившаяся халва – от Юленьки тоже ушли, избив напоследок, ткнув лицом в кучу гнили, испоганив душу…

Да, именно этот извращенный садизм чужого поступка и не давал покоя, именно он подтолкнул к этой глупости, а разговор с Михаилом иначе чем глупостью и не назовешь. И до последнего ведь Илья верил, что сумеет сдержаться, что отступит, что только посмотрит и…

И посмотрел. Михаил Шульма был родным братом Бахера, пусть даже эти двое и не подозревали о существовании друг друга, но Илья-то видел. Вальяжность и сытость, бюргерская уверенность в подконтрольности мира. Они и внешне-то похожи. Крупные, тяжеловесные и нарочито неповоротливые, скупые на движения, словно опасающиеся спешки, ведь она, торопливость, несолидна. Мясистые губы, римский нос, пухлые щеки с тонкими ниточками морщин – вот он какой, Михаил Шульма. Был таким, теперь-то… теперь в скором времени станет грудой мяса, как несчастный Свисток или брехливый Леопольд…

Но при чем тут собаки?

Кто стрелял в Шульму, так ловко подгадав момент?

И почему Илью отпускают?

Да, он не убивал, пусть и был с пистолетом, пусть и сгорал от желания двинуть этому хлыщу по роже, пусть и не столько ему, сколько почтенному бюргеру Бахеру, но ведь не двинул же! Он вообще его пальцем не тронул! Он просто…

Просто кто-то застрелил Шульму, а повесят на Илью. Как отпустили, так и посадят…

– Садитесь, молодой человек, скорее садитесь! Господи, от вас воняет! Нет, не туда, сюда садитесь. Мы не представлены? Эльдар Викентьевич. Буду представлять ваши интересы… да, да, не стоит благодарностей. Ремень безопасности, будьте так любезны.

Он говорил без умолку и головой вертел, заглядывая то через правое, то через левое плечо, судорожно вздрагивая, точно опасаясь преследования. Он был невысок, сутуловат и преисполнен какой-то необъяснимой тревоги. Кривились брови, кривились губы, морщился нос, плясали пальцы, попеременно касаясь массивной оправы очков, лысоватой головы, обвислых щек, тугого узла галстука, кармана, пуговиц пиджака и снова очков…

– Да, Юленька, да, милая моя, уже едем… скоро, совсем скоро будем, – в трубку он говорил иным, медвяным голосом, который, вероятно, должен был успокаивать, но вместо этого вызвал у Ильи острый приступ раздражения.

Нет, Эльдар Викентьевич ему не нравился, и это чувство порождало другое – вины. Именно он, Эльдар Викентьевич, вытащил Илью, пусть и ненадолго, но все же… Именно он ждал в отделении, ерзая на грязном стуле, выговаривая и заговаривая зубы дежурному, которому совершенно точно не хотелось отпускать столь удобного подозреваемого.

Пожалуй, Эльдар Викентьевич сделал много хорошего для незнакомого ему Ильи Лядащева, но вот неблагодарная человеческая натура последнего наотрез отказывалась испытывать благодарность.

– Дело странное. Дело нехорошее. У вас, молодой человек, проблемы, – нервная улыбка и вцепившиеся в оплетку руля пальцы. Смотрит вперед, на дорогу, но в то же время видит – это Илья шкурой ощущал – каждое движение пассажира. Наблюдает, примечает, примеряется, пусть пока и не понять к чему.

– Вас задержали рядом с телом. У вас имелось оружие. Вероятно, и мотив… хотя тут, конечно, придется повозиться.

– Я не стрелял!

– Конечно, конечно, не стреляли. Я верю вам, а главное, своему рассудку, – Эльдар Викентьевич постучал пальцем по виску. – Следов пороха на руках и одежде не обнаружили. Это хорошо. Пистолет, из которого убит Шульма, найден в переулке… Это плохо.

– Его мог бросить я.

– Да, да, именно. Выстрелить и бросить, а остаться с телом ради того, чтобы обеспечить алиби… и переодеться могли. Нет, нет, я осознаю, что звучит фантастично, но, молодой человек, если бы вы знали, сколько фантастичного мне довелось встречать за свою жизнь! Просто голова кругом… к слову, а Юлия кем вам приходится? Подруга? Близкая?

Внимательный взгляд, испуганный даже. Интересно. Выходит, вот этот мелкий хищник опасается… опасается его, Илью? Или фарфоровую Юленьку?

– Прошу простить за назойливое любопытство, – торопливо заговорил Эльдар Викентьевич, – но мне довелось быть знакомым с ее бабушкой… великолепная, я вам скажу, женщина! Магнифик!

– Что?

– Ничего, совершенно ничего в Юленьке нет от нее… а жаль, да, да, несомненно, жаль… в свое время был очарован. Готов на безумства, притом что она много меня старше… кем я был для нее? Очередной поклонник…

Илья прикрыл глаза. Какая бабка? Какие поклонники? Человека убили, пусть дрянного, но все же человека, и сделали это прямо на глазах Ильи, более того, его же вот-вот за убийство и посадят.

А адвокат про бабку… Юленька наняла адвоката? Ради него? Небось не поверила в невиновность и считает себя виноватой. Дашка тоже будет считать себя виноватой, вспомнит, что она познакомила, а остальное додумает.

– Мы очень давно не встречались, но я помню, да, да, прекрасно помню, чем ей обязан… и когда Юленька позвонила… очаровательнейшее дитя, такое светлое, хрупкое, Стефочка очень ее берегла, как по мне, так даже слишком. Но когда она позвонила, я не смог отказать.

В предрассветных сумерках дом-линкор выглядел еще больше, еще массивнее, чем прежде. И в темной туше его единственным глазом горело окно.

– Прошу, прошу, выходите… да, да, я понимаю, что не комильфо перед дамой да в подобном костюме, но ситуация не терпит отлагательств. Я должен знать, за что берусь…