Человеческий мозг способен хранить от одного до семи миллионов мегабайт информации. Большинство губных помад содержат рыбью чешую. Электрический стул был изобретен дантистом. Состояние атмосферы на Юпитере не изменяется веками.

Я пытаюсь проглотить слюну, но она настолько вязкая, что с трудом пропихивается по пищеводу. Будто глотаешь клей. Люди проходят мимо, косо поглядывая на меня. Один пожилой мужчина останавливается и участливо спрашивает, не нужен ли мне врач.

«Еще как нужен!» — думаю я.

В мою сторону неторопливо направляется полицейский. Да, именно в этой встрече я так нуждаюсь… Приходится взять себя в руки, поблагодарить заботливого прохожего и убраться оттуда.

Я бреду по улицам в каком-то забытьи. Будто мне вкатили хорошую дозу наркотика. Как ни пытаюсь внушить себе, что для паники нет никаких причин, ощущение нереальности всего происходящего не исчезает. Выброс адреналина оказался настолько мощным, что у меня вылетели предохранители. В итоге я просто отключился.

Я вспоминаю слова Тецуо: «Я и так прошу немного, хотя сильно рискую. Ты даже не представляешь, насколько сильно…» Теперь представляю. Теперь я очень хорошо представляю, насколько сильно он рисковал, торгуясь со мной. Каждая выторгованная тысяча иен обошлась ему куда дороже, чем мне.

Зато у меня есть записная книжка Юрико и, возможно, в ней я найду то, что ищу две с лишним недели. Кроме того, в кармане лежат и те пятьсот тысяч, которые так желал заполучить бедняга Тецуо. Соблазн оставить их себе велик, но я все же заставляю себя свернуть к телефону-автомату и набрать номер брата. Ни к чему быть лишний раз обязанным кому-то. Так утешаю я себя, нажимая на металлические кнопки телефона. И потом, нужно ведь рассказать ему о том, что я нашел в квартире Тецуо. Мне нужна страховка, мне нужен человек, который будет знать, где меня искать, если я вдруг исчезну, мне нужен тот, кто прикроет мой тыл, когда я начну разведку боем.

И когда жена брата сообщает, что он был вынужден срочно вылететь на пару недель в Саппоро, я испытываю радость и разочарование одновременно.

Дом художницы я вижу издалека. Он стоит в самом конце небольшой улочки, такой же убогой, как и дом Судзуки Муцуми. Впрочем, остальные дома немногим лучше. Улица Несбывшихся Надежд, квартал Спущенной в Дренаж Жизни, район Лучше бы Пустивших Себе Пулю в Лоб.

Дверь Судзуки Муцуми открывает не сразу. Я успеваю придумать еще десяток названий улицы, стоя на крыльце, прежде чем на пороге появляется она. И тут я не выдерживаю. Тут я говорю:

— Ох…

Портрет сумасшедшей художницы Судзуки Муцуми: она красива настолько, что при одном взгляде на нее хочется умереть от тоски. Смотреть на нее — все равно что, сидя в пахнущей смолой и свежими водорослями лодке посреди предрассветного моря, наблюдать за тем, как из-за мглистого горизонта выплывает янтарный диск солнца. Или взойдя на вершину горы, увидеть вдруг маленькое горное озерцо с прозрачной бирюзовой водой, обрамленное камнями, покрытыми ослепительно-белым снегом… И знать, что больше никогда ты этого не увидишь.

На ней белые хлопчатобумажные бриджи до середины икры и светло-голубая завязанная на животе блузка. Белые с синими кончиками ногти, маникюр в стиле арт-френч, отлично гармонируют с ее бело-голубым нарядом. Единственное, что выбивается из гаммы, — золотое колечко на втором пальце левой ноги. И еще крохотная родинка на мочке правого уха. Я разглядываю ее, пока мы молча сидим друг напротив друга в гостиной.

Между нами журнальный столик из криптомерии с инструктированным карпом — интарсия мореным дубом и палисандром. Верхний плавник карпа немного испачкан зеленой краской. Я смотрю на это изумрудное пятно и никак не могу собраться с мыслями. Хотя собираться особенно не с чем. В голове пусто, я с трудом вспоминаю, зачем вообще пришел сюда.

— Не хотите чаю или кофе? — спрашивает она.

Она видит, что я в ауте. Это понятно по ее взгляду. Но в глазах нет обычного для красивых женщин чертовой самодовольной усталости. Похоже, ей действительно наплевать на то, что я сижу, как дурак, и пялюсь на испачканного краской карпа. Точно так же ей было бы наплевать, признайся я сейчас в любви. И скажи, что она шлюха — ей и на это было бы плевать. Чары тают. Мне становится немного легче дышать. И я выдыхаю:

— Кофе.

Она уходит на кухню, а я пытаюсь отколупнуть краску с карпа. Краска совсем старая, шелушится и забивается под ногти. Я откидываюсь на спинку дивана и сижу неподвижно до тех пор, пока Муцуми не появляется в комнате с черным лакированным подносом в руках, на котором стоят мельхиоровый кофейник, две чашки и сахарница.

Кофе у нее дрянной.

— Скажу вам честно, я понятия не имею, где сейчас может быть Юрико, — говорит она. — Мы с ней встречались, но это было почти две недели назад. Она показалась мне очень милой девушкой.

— Да, она очень милая.

— Очень… Вы знаете, ей понравились мои картины.

Вот чему-чему, а этому я не удивляюсь.

— Она сказала, что тоже хотела бы стать художницей. Так мило, правда?

— Да, — говорю я, — конечно. Только меня интересует другое. Где Юрико? Что вы с ней сделали? Она жива? Или стала натурщицей для одной из ваших картин?

Я смотрю на безмятежное прекрасное лицо Судзуки Муцуми и стараюсь поверить, что эта женщина способна на убийство.

Она молча встает и выходит из комнаты. Я быстро выливаю кофе из своей чашки в стоящий в углу горшок с кактусом. У кактуса чудовищные иглы. Я думаю, что Кролик Мясоед — не самая страшная фобия. Вот гигантский плотоядный кактус, ощетинившийся иглами-копьями, вот это да. Муцуми возвращается в тот момент, когда я с невинным видом кручу в пальцах пустую чашечку.

— Еще кофе? — спрашивает она.

— Нет.

Кофе у нее дрянной.

Она выходила за сигаретами. Теперь она вынимает из пачки длинную тонкую сигарету и прикуривает от изящной позолоченной Ronson.

— Моя младшая сестра повесилась, когда ей было пятнадцать. Из-за плохих оценок на экзамене… Она сделала петлю с одним захлестом. Свободный конец держала в руке. Хотела оставить себе путь к отступлению. Не знала, что при повешении конечности сразу парализуются и петлю уже не распустить… Знаете, как выглядит висельник? Выпученные глаза, торчащий из открытого рта язык и полные штаны дерьма. Так выглядела и моя сестренка…

— Вы так ее и нарисовали? С полными штанами дерьма?

Я жду, что она швырнет в меня пепельницей. Или заплачет. Или обложит меня последними словами. В общем, отреагирует. Зачем мне это нужно, я и сам не знаю. Наверное, все из-за ее красоты, которая доводит меня до исступления.

Но она лишь прикуривает очередную сигарету и говорит:

— В том-то и дело, что нет. Я написала, как ее вынимают из петли… Чистую, безмятежную, умиротворенную… А потом один человек прислал мне фотографию, на которой вынимали из петли мертвую девушку. Она была одета, как моя сестра. Она даже внешне была на нее похожа… Только выглядела не как моя сестра на картине, а как моя сестра, когда ее вынимали из петли.