– Сожжет она мир.

 В словах матери не было смысла, и глаза ее подернулись дымкой… словно она находилась в полусне.

 «Вот оно, – подумала я тогда сквозь туман паники. – Вот что я видела во снах».

 Утопление, но совсем не такое, как я ожидала. Мне не оставили выбора, я должна была открыть рот. И зелье ворвалось внутрь, но мать не отпустила мой нос.

– Глотай, – произнесла она своим голосом.

 Выбора все еще не было. Я сделала глоток, и густая, горькая жидкость скользнула по моему горлу.

 Мама тут же смягчилась и разжала пальцы. Провела ими по моей щеке и поправила мои волосы.

– Хорошая девочка. – Она прижалась тонкими губами к моему лбу. – А теперь поспи.

 Она чмокнула меня в макушку и оставила наконец меня одну.

 Как только дверь за ней закрылась, я подбежала к умывальному корыту и согнулась над ним, пытаясь избавиться от зелья. Я и представить не могла, что когда-нибудь добровольно захочу заболеть, но в тот вечер я все бы за это отдала. Я только начала обретать контроль над собственной жизнью и не собиралась так просто сдаваться. Я несколько раз стукнула себя по животу, надеясь, что это сработает, но почувствовала только боль. Я не сдавалась, но через пару минут меня подвели ноги, и я свалилась на пол и дала волю слезам.

 На следующее утро я остро ощутила отсутствие видения. Конечно, прежде я принимала это зелье бесчисленное количество раз и, просыпаясь, понимала, что не видела снов. Иногда мне все еще виделось, как я тону, но я была почти спокойной.

 В то утро я ясно почувствовала нехватку видений. Это походило на дырку на месте выпавшего зуба: я не могла не проводить по ней языком. Не могла не думать о том, что увидела бы.

 И что-то в той пустоте было. Я знала точно. Я чувствовала его отсутствие. Сна, который я не видела, но забыла. И чем сильнее я пыталась его вспомнить, тем дальше он от меня ускользал. Я пролежала в постели около часа, но увидела только незнакомые зелено-золотые глаза, которые смотрели в мои.

 Позже я поняла, что это были глаза Ланселота. Когда я впервые увидела его на Авалоне, картинка сложилась.

 Иногда я гадаю, что мне приснилось. И снилось ли еще раз? Дева, Мать и Старуха свидетели, у меня было множество видений с Ланселотом. Или то самое видение затерялось во времени? В дни, когда я не нахожу в себе сил на доброту, я убеждаю себя, что оно могло все изменить. Если б только я была умнее, если б у меня хватило сил и решительности победить свою мать.

 Я больше никогда ее не видела.

 Когда я наконец смогла подняться с постели, я собрала немного вещей – платья и туфли, которые никогда не надену на Авалоне, – и выскользнула из башни, не оглядываясь. Я оставила записку с восемью словами внутри.

« Я люблю тебя, но я больше так не могу. Прости».

 Потом я отыскала Моргану, и мы сразу же отправились на Авалон, наплевав на банкет. Мне даже не пришлось ее уговаривать: в конце концов, она получила то, за чем возвращалась в Камелот на самом деле. Меня.

 В ночь перед тем, как нам предстояло покинуть Авалон, мне снится мать.

 Я сразу же понимаю: это обычный сон. Но не из-за моих особых талантов, а потому, что она сидит у ревущей реки, подставив лицо солнцу, и ее серебряные волосы волнами рассыпаются по плечам. Потому, что она улыбается, и ее щеки краснеют, и она выглядит счастливой и болтает ногами в чистой воде, чуть приподняв платье.

 Мы с ней в лесу неподалеку от Шалота: в детстве мы часто устраивали там пикники. До того, как солнце стало слишком опасным для моей матери. До того, как пение птиц стало слишком громким. До того, как все стало для нее слишком – каждая капля жизни, – и она перестала выходить из комнаты, даже когда я просила ее поиграть со мной.

– Пойдем, Маленькая Лилия. – Она берет мои руки в свои и усаживает меня рядом.

 Руки у нее теплее, чем я помнила. Я тоже приподнимаю свое платье и опускаю ноги в ледяную реку.

– Реки такие забавные, не правда ли? Всегда бегут, но остаются на месте. Полагаю, теперь ты понимаешь это куда лучше.

 Ее голос – тоже почти призрак, знакомый и незнакомый одновременно. От его звука у меня перехватывает дыхание. Я никогда не слышала ее такой: будто в любую секунду она готова была рассмеяться.

 Это обычный сон, но я не против. Поэтому откидываю голову назад и наслаждаюсь солнцем и теплом сидящего рядом человека, такого реального и надежного. На мгновение я даже забываю о том, что мне стоило бы бояться воды.

 Но потом солнце скрывается за облаком, и мир становится серым.

– Грядут перемены, – обращаюсь я к матери, и течение реки усиливается, в ее кристальной чистоте появляются белые барашки.

– Перемены уже здесь, – отвечает она тем тоном, который слишком хорошо мне знаком: в нем полно предзнаменований и предупреждений.

Он осуждающий, полный ужаса и горечи. Голос матери, которую я помню. Голос, от которого по коже пробегают мурашки. Я снова чувствую себя ребенком, разочаровавшим мать навсегда.

 Она поднимается на ноги и помогает встать и мне. Я вдруг с удивлением понимаю, что теперь выше нее. Когда это случилось? Я ведь еще ребенок, который держится за ее юбки.

 Мама проводит рукой по моей щеке – пальцы ее холодны.

– Интересно, что останется от тебя, – задумчиво протягивает она. – Когда все те, кого ты любишь, отломят от тебя по кусочку?

 Я отшатываюсь от нее, но она этого словно не замечает. Она снова смотрит на реку, которая бушует, будто море в бурю: вода в ней темная, как ночное небо, и пены становится еще больше.

 Она берет меня за руку, и на этот раз она ледяная. Плоть ее начинает исчезать – сначала остается только кожа и кости, а потом лишь кости.

– Все происходит здесь и сейчас, Лилия, – говорит она. – Ты должна выбрать свой путь.

 Она хрипит то же пророчество, которое уже сообщила мне тогда, много ночей назад, но теперь я слышу его до конца. И теперь я понимаю каждое ужасное слово.

 Бойся, бойся прекрасных трех дев.

На пальцах их кровь, а в воздухе – гнев.

Не помогай той, кого все обвинят:

Сожжет она мир, пеплом будет объят.

Не верь той, с короной златой на челе:

Не протянет руки,