Когда поем по вечерам.

Зато свежи, красивы те,

Кто ночью при луне,

Обнявшись нежно в темноте,

Сидят на валуне.

И вижу их тогда

Лишь я одна.

Песенка окончилась, и он услышал, как Скэнтли Мэб спросила:

— И вижу их тогда лишь я одна? Что ты хочешь этим сказать?

— Кто-то снаружи смотрит на нас через отверстие в камне, — ответила Хэбетрот.

Подойдя к маленькой дверце, она отворила ее и очутилась перед юной парочкой у подножия старого дерева. Она пригласила их зайти.

Молодой супруг был очень обходителен со старушками, но не мог удержаться и спросил, отчего у них такие уродливые губы. Одна пробормотала что-то вроде «опря-а-а». Наверно, это значит «от прядения», — подумал он. Другая прошамкала: «Попря-а-а», третья — «пря-а-а».

Он посмотрел на Хэбетрот, и та подмигнула ему. Покосившись на его молоденькую жену, она намекнула, что когда-нибудь и ее розовые губки станут выпяченными и уродливыми, если она будет постоянно смачивать волокно, сидя за прялкой.

Тут он твердо решил, что никогда не допустит, чтобы его хорошенькая жена превратилась в уродину.

С тех пор весь лен с его угодий посылали к Хэбетрот и другим старушкам, которые ловко пряли его своими проворными руками. И каждый год, когда приходила весна, нежная парочка отправлялась в поле полюбоваться на голубые цветочки льна, но мысль о прялке больше не омрачала счастье молодой жены.

ПОДМЕНЫШ

Английская сказка

Давным-давно жили в маленькой хижине муж и жена. Был у них сын, который родился невдолге после того, как они поженились; прожили они много лет, и родился у них еще мальчик. А потом настали плохие времена, и пошел старший сын на войну.

Проводила мать сына, погоревала, но было у нее утешение — розовощекий, крепкий младенец, здоровый и спокойный, о каком только можно мечтать.

Но вот стало ему полгода, и все изменилось. Муж ее заболел и умер, а младенца как подменили: он перестал расти, день и ночь хныкал, кричал и, хотя ел и пил за двоих, с каждым днем чах, худел и желтел.

Бедная женщина не падала духом, брала стирать белье и делала другую поденную работу — надо же как-то сводить концы с концами. Послала она старшему сыну весть, чтоб возвращался, помощником ей становился. Но сын был на войне и не получил вести. А младенец все кричал, злился, худел и совсем не рос, хотя ел за пятерых.

Вот какая печальная жизнь была у этой женщины.

Так прошло семь лет; в один прекрасный день кто-то громко застучал в дверь хижины; открыла женщина — стоит на пороге бравый молодой солдат, красавец собою. Смотрит она и шевельнуться не может. Схватил ее солдат и давай обнимать и целовать.

— Не узнаешь меня, матушка!

А мать и правда в первую минуту не узнала сына. Он был такой высокий, красивый, сильный. И ведь это ее родной сын — как поверишь такому счастью! Сын уже слышал от соседей, что отец умер, но о брате никто и словом не обмолвился. Оглядел он комнату, ждет, сейчас сорванец ему навстречу выскочит.

— А где мой братец, матушка? — спросил он немного погодя.

Мать только вздохнула и головой покачала.

— Умер?

— Нет, жив. Ты разве не слышишь? Опять уже хнычет.

Видит солдат, в углу люлька, а в люльке и правда кто-то тихонько хнычет, скуля и повизгивая. Подошел он к люльке, откинул одеяльце, видит: лежит в ней желтенький скрюченный человечек с черными, злыми, раскосыми глазами.

— Что с ним, матушка?

— Не говорит и не ходит, а ест за пятерых. Семь лет лежит он в этой люльке, всегда сердитый, всегда голодный. — И мать залилась слезами.

Положил солдат руку ей на плечо, а сам смотрит на уродца и думает. Наконец говорит ей:

— Матушка, завтра что делаешь?

— Пойду к соседям за грязным бельем. Да ты не беспокойся, я скоро вернусь.

— Пожалуйста, не спеши, поговори с соседками, отдохни немного. Я за братцем посмотрю.

Сначала мать и слышать не хотела об этом. Но утро выдалось такое тихое, солнечное, а она так давно минутки не могла нигде задержаться, что не устояла и согласилась оставить старшего сына с младшим. Объяснила, что надо делать, и пошла.

Начал солдат за братцем ухаживать; заорал братец, он его накормил хорошенько. А потом вышел во двор и стал что-то искать. Вернулся — в руках яичная скорлупка, несколько ячменных зерен и шишечка хмеля. Положил все это на стол; видит, огонь в очаге ослаб, раздул сильнее мехами. Потом сходил за водой, а дверь оставил приоткрытой, как бы случайно. Желтый уродец в люльке внезапно смолк; замечает довольный солдат, что черные, злобные, косые глазки так и следят за всеми его движениями. Взял солдат яичную скорлупу, осторожно налил в нее воды, бросил туда два ячменных зерна, шишечку хмеля, а сам нет-нет да и глянет тишком на братца — тот, к его радости, уже в люльке сидит и глаз с него не сводит. «Ладно, — думает солдат, — посмотрим, что дальше будет».

Осторожно ухватил скорлупку угольными щипцами и поднес к огню. Глянул через плечо, а братец уже на полу стоит. И такое у него на лице изумление — ни в сказке сказать, ни пером описать. Наконец вода в скорлупке закипела. Не выдержал уродец да как закричит:

— О! О! Я так стар, так стар! Но никогда в жизни не видел, чтобы солдат варил пиво в яичной скорлупе!

— Ах, так ты стар! — воскликнул солдат. — И ты умеешь говорить и ходить! А может, еще в придачу и быстро бегаешь?

И с этими словами погнал солдат братца щипцами из кухни. Заметался тот из угла в угол и выскочил в дверь. Солдат — за ним, он — через огород и в поле. Два поля солдат за ним гнался, пока тот не исчез, как сквозь землю провалился.

Вернулся солдат домой, а на пороге стоит хорошенький, розовощекий семилетний мальчишка. Схватил солдат его на руки, переступил порог и внес в дом. Сразу догадался, что это и есть его настоящий брат. Семь лет назад украли его злые эльфы, а вместо него положили косоглазого подменыша. Вот удивилась и обрадовалась мать, как увидела после стольких лет своего родного сыночка! Скоро старший брат нашел себе работу недалеко от дома. Хозяин платил ему хорошие деньги, и мать перестала стирать на чужих людей. Много лет