Внезапно Ершов обернулся.

– Здорово, Витек, – сказал он миролюбиво.

Тимофеев остановился. Он сознавал, что от него требуется немногое – стукнуть Ершова в челюсть, дабы тот завалился в кусты, и гордо уйти. Для морского пехотинца это было плевое дело. «Ну? – спросил Тимофеев у внутреннего голоса. – Как это происходит?»

Тот откликнулся не сразу и сделал это как-то нехотя, без привычного командирского напора: «Шаг вперед, плечи неподвижны, рука движется свободно, напряжение в последний момент вместе с разворотом кулака и противник, который, заметь, не ожидает нападения, укладывается на травку… Так это происходит, если тебе интересно».

Тимофеев сделал шаг вперед, но свободного движения руки не получилось. Он попробовал еще раз. И вдруг понял, что ему противно.

«Отбой тревоги, – сказал он своим подобравшимся мышцам. – Возмездие отменяется». – «Молодец, – тоном военачальника, вручающего награду на поле брани, отозвался внутренний голос. – Я же знал, что ты правильный мужик!»

И невздрюченный Ершов канул в темноту – возможно, навсегда из жизни Тимофеева, молча глядевшего ему вслед.

– Ну, что приуныл? – бодро полюбопытствовал внутренний голос. – Думаешь, это последний такой Ершов на белом свете? Не грусти, хватит и на твою долю…

– Лучше бы не хватило, – проворчал Тимофеев, понемногу проникаясь глубочайшим удовлетворением от собственного поступка. – А с другой стороны, зачем ты мне теперь нужен? Может, избавиться от тебя?

– Отставить! – прикрикнул тот. – Рохля ты, конечно, и добряк, но добро – оно тоже, знаешь, должно иметь где-нибудь в шкафу на плечиках, среди серых кримпленовых костюмов, хорошо отутюженное белое кимоно с красным поясом.

– Может быть, есть иные средства? – усмехнулся Тимофеев.

– Это самое верное… Ты вот тут дискутируешь, – осерчало внутри него, – а Светлана твоя уже на месте застоялась. Так что кру-у-угом!

И народный умелец послушно развернулся на каблуках.

– На танцульки рысью мар-р-ш!

С наслаждением вдыхая прохладный вечерний воздух, Тимофеев припустил по аллее туда, где стонали электрогитары и разноцветьем полыхали окна.

– И чтобы песня! – продолжал резвиться сокрытый внутри его мышц деспот.

– Тихо сам с собо-о-ю!.. – радостно заголосил Тимофеев.

А навстречу ему летела совсем другая музыка – громкая, резкая, жгучая. Как двадцатый век.

– Смотри, звезда упала! – с детским восторгом воскликнула девушка Света и поцеловала Тимофеева.

– Да, – сказал Тимофеев и поцеловал девушку Свету. Затем, оправившись от естественного головокружения, добавил: – Это поэтическая метафора. На самом деле звезды не падают. А падают метеориты, раскаляясь и сгорая в атмосфере.

– Все-таки ты ужасный зануда, Витенька, – нахмурилась девушка. – И за что я только тебя люблю?

После таких слов душа Тимофеева возликовала, воспарила к ночному небу и запела вселенским голосом, в то время как тело пожало плечами и рассудительно заметило:

– Вероятно, потому что я тоже тебя люблю.

Они стояли посреди влажного от росы свежевыкошенного луга, в окружении ночной тишины и умопомрачительных запахов трав, что тихо увядали в стогах. В своей зеленой стройотрядовской форме они чем-то походили на авиадесантников, только что с боем захвативших неприятельский плацдарм и теперь не знающих, что с ним делать. На самом же деле они были всего лишь студентами. Они держались за руки и глядели на звезды.

– Будь на твоем месте заурядный влюбленный, – не унималась Света, – он бы давно уже пообещал мне достать с неба звездочку.

– Но я-то отлично знаю, что это невозможно, – произнес Тимофеев. – И потом – на что тебе звезда?

– Ну, это уж мое дело, – засмеялась Света. Затем сделала капризную гримаску и стала канючить: – Ну Витенька, ну только одну… малюсенькую… вот такусенький метеоритик…

Лицо Тимофеева, прежде имевшее глуповато-радостное выражение, что характерно для большинства влюбленных, резко изменилось, и Света осеклась на полуслове.

– Я пошутила, – торопливо заявила она.

Но было поздно.

Весь обратный путь Света поддерживала Тимофеева за локоть, ибо сам он был уже не в состоянии различать что-либо у себя под ногами и поминутно терял равновесие на разухабистой проселочной дороге. На ходу она пыталась втолковать ему, что ни звезда, ни тем более метеорит ей, конечно же, не нужны, что она просто хотела убедить его, что любовь и рационализм – понятия несовместимые, хотя это и так очевидно. Однако ее слова не возымели на Тимофеева, погруженного в себя, никакого действия. В минуты озарений самоуглубленность народного умельца приближалась к йогической каталепсии, и потому Света, кляня себя за неосмотрительность как мысленно, так и вслух, дотащила Тимофеева до сельского общежития, подняла на верхнюю ступеньку дощатого крыльца и, привстав на цыпочки, с исключительной силой поцеловала.

Тимофеев очнулся.

– Где мы? – спросил он, озираясь.

– Дома, – пояснила Света. – Пора спать, Витенька.

– Вот как! – изумился Тимофеев, но спорить не рискнул.

Света пошла на девичью половину, а Тимофеев растерянно потоптался на крыльце, затем долго блуждал между коек, гремя ведрами и роняя чужие сапоги. Добравшись до своего лежбища, он повалился на спину и почти час неотрывно смотрел в потолок, расписанный отсветами луны. В его мозгу со скрежетом проворачивались застоявшиеся в бездействии тяжелые маховики парадоксального мышления, столько раз приводившего Тимофеева к самым неожиданным результатам. И с каждым мигом эти маховики набирали обороты.

Наутро Света обнаружила Тимофеева на чердаке почти построенного кормоцеха, где он участвовал в настилке полов, строго попеременно ударяя молотком то по гвоздю, то по пальцу. Взгляд его был устремлен в никуда.

– Витя, – строго заговорила девушка. – Ты, по крайней мере, должен отдавать себе отчет в том, что эта штука лишена всякого смысла. Она попросту никому не нужна. Она бесполезна для научно-технического прогресса!

– А тебе? – робко спросил Тимофеев. – Ты же хотела метеоритик…

– Я уже расхотела, – отрезала Света. – Как всякая женщина, я ужасно непостоянна. В данный момент я хочу, чтобы вечером мы с тобой пошли в сельский клуб на танцы.

– Это уже невозможно, – вздохнул Тимофеев. – Я не могу не думать об этом приборе. Он взял меня в плен, и я должен его сделать, иначе не смогу от него освободиться.

Света зажмурилась и пошла на откровенную провокацию, которую ни за что не позволила бы себе в иных обстоятельствах.

– Выбирай, – приказала она. – Либо я, либо он.

На горе-изобретателя было жалко смотреть. Исполненный скорби, он стал разительно похож на деревянную скульптуру Николы-угодника.