– В юности Домна Гавриловна была безумно влюблена в знатного и красивого молодого человека – князя Белосельского, и он ей отвечал взаимностью, дело уже шло к помолвке. Надо сказать, тетушка твоя в молодости была щеголихой, любила наряжаться, причесывалась у модного парикмахера, имя свое всегда называла на западный манер – Доминика. Она тогда жила в Москве, в доме своего отца Гаврилы Кондратьевича, мать ее к тому времени умерла, а младшую сестру, Ольгу, бабушка забрала к себе в подмосковную деревню. Но потом и Ольгу привезли в Москву, и с этого все началось. Говорят, Ольга была красавицей, и князь Белосельский, когда ее увидел, так прямо с первого взгляда и влюбился.

– Значит, вражда двух сестер вышла из-за мужчины? – спросила внимавшая рассказу Софья.

– Нет, погоди, не все так просто. Если бы сестра-соперница вышла замуж за князя и сделала его счастливым – может, Домна ее бы и простила. Но Ольга сперва подала князю надежду, а потом вдруг ему отказала, потому что ей закружил голову один красавец офицер из польской шляхты – некий Владислав Жеромский, и она с ним тайно обвенчалась. Князь вызвал соперника на дуэль. Жеромский был ранен, а князь убит. С тех пор не только Домна Гавриловна, но и отец с дядей от Ольги отреклись, а в приданое ей досталось лишь то, что дала бабка по материнской линии. Ольга уехала с мужем в его виленское имение, и после этого никто из Ниловских не пожелал ни навестить ее, ни принять у себя. Гаврила Кондратьевич и Григорий Кондратьевич вскоре умерли, у Ивана Григорьевича была своя жизнь и свои дела, а Домна Гавриловна долго еще горевала, хотела даже уйти в монастырь. Потом стала путешествовать по святым местам, а тем временем выжига управитель порядком разорил ее имение. На завидных женихов она уже не могла рассчитывать, но тут посватался к ней пожилой вдовец Гордей Онуфриевич Чепурной. Он был человек добрый, благочестивый, она и согласилась, уехала с ним в Старые Липы. Ей понравилась здешняя природа с ее довольно теплым климатом, и скоро Домна Гавриловна сделалась заправской помещицей, а прежние манеры и наряды стала постепенно забывать. Но, видно, обида на сестру крепко в ней засела, хотя прошло уже столько лет. Вот такая грустная история.

– Да… Тяжелые воспоминания всколыхнул в тетушке этот приезжий офицер. Знаешь ведь, что он ей привез письмо из Вильно?

– Знаю. Она сейчас заперлась в своей комнате. Наверное, читает.

– Кстати, он еще рассказал, что за младшим Жеромским замужем его тетка – урожденная княжна Шувалова. Видно, эти братья Жеромские пользовались успехом у знатных дам.

– Наверное, так. К тому же, говорят, они были богаты. – Эжени вдруг улыбнулась. – А гусар, который привез письмо, – bel homme![5] И он, между прочим, на тебя поглядывал.

– И когда ты все заметила? – пожала плечами Софья, скрывая под небрежным тоном смущение. – Что мне за дело до других мужчин, если у меня есть жених? А этот офицер кажется довольно развязным. Наверное, считает, что если я… такого происхождения, то со мной можно не церемониться.

– Жаль, Иван Григорьевич не успел до конца устроить твою судьбу. Но все равно тебе грех жаловаться. Ведь сколько в разных барских поместьях незаконных детей, которым господа не дают ни вольной, ни образования, ни родительской ласки. Тебя Иван Григорьевич любил, дочкой своей признавал, вольную дал, выучил. А положение в обществе и состояние скоро будешь иметь благодаря замужеству.

– Ты как будто загрустила, Эжени? Или за меня не рада?

– Ну что ты, милая, конечно, я рада. Но грустно будет с тобою расставаться. Как уедешь ты из поместья – когда потом увидимся?

– Да я ведь не навеки уезжаю! Буду обязательно проведывать Старые Липы.

– Хорошо, если твой муж на это согласится, а если увезет тебя куда подальше? Мужчинам ведь разные причуды в голову приходят. Вот мой Франсуа сейчас прямо дурит. Не оставляет мысли посмотреть на своего кумира. Как услышал от этого приезжего, что царь Александр не покинул виленский замок, так и обрадовался: значит, пока все спокойно, состоятся переговоры, а войны не будет. Загорелся ехать в Вильно, чтобы пробиться к Наполеону. Ну, не безумец ли?

– Да, это с его стороны легкомысленный прожект. Ясное дело, что на аудиенцию к Наполеону он не попадет, но… – Софья немного помолчала, задумавшись. – Но вот посмотреть на своего кумира и передать ему письмо – это, пожалуй, возможно.

– Письмо? И о чем он будет просить в письме? Взять его на службу? Это смешно! Кому нужен бедный старый лекарь? Нет, Франсуа решительно впал в детство, и я просто не знаю, как его остановить.

– Ну, не волнуйся ты так, Эжени. Что страшного в том, если месье Лан даже и съездит в Вильно? Может, кстати, за компанию с этим офицером. Пусть лучше один раз немного помытарится в дороге, чем постоянно будет думать о своем неисполненном желании.

Софье не удалось убедить Эжени, но после разговора с ней ее собственные мысли вдруг приняли неожиданный оборот. Ведь если этому упрямцу Франсуа и в самом деле удастся пробиться к «маленькому капралу», то почему же он не сможет передать не только свое, но и ее письмо? А в письме Софья вполне серьезно намеревалась посоветовать Наполеону, каким образом он может завоевать себе еще большую славу, избежав при этом кровопролития.

Она обдумывала такое послание всю вторую половину дня, заканчивая вышивать покрывало для приходской церкви, а вечером, оставшись одна в своей спальне, открыла дневник, который вела не постоянно, а лишь изредка, записывая особенно примечательные события или интересные мысли. Перечитав несколько своих последних записей, Софья взяла отдельный лист бумаги и задумалась, как лучше обратиться к могущественному адресату: просто «сир» или «великий император» или «Ваше Величество»? Наконец, она остановилась на первом обращении и вывела его каллиграфическими буквами. Но ничего более в этот вечер написать не смогла и легла спать с головой, полной сумбурных мыслей.

Сон ее был беспокойным, но она его совсем не запомнила, и лишь короткое предутреннее видение оказалось настолько необычным и ярким, что она проснулась вся охваченная дрожью. К ее досаде и по странному капризу Морфея, в этих рассветных грезах перед ней явился не Юрий, а вчерашний знакомец Призванов, который своим низким бархатным голосом говорил ей что-то бесстыдное, а она не могла сдвинуться с места под наглым взглядом его фиалковых глаз. Очнувшись от сна, девушка тут же села на кровати и стала быстро вертеть головой из стороны в сторону, чтобы окончательно избавиться от смутившего ее ночного наваждения.

Домна Гавриловна в это утро казалась погруженной в собственные мысли и не обращала внимания на племянницу, а потому и не заметила ее беспокойного состояния.

Сама же Софья не могла усидеть дома и решила пойти в церковь, умиротворить душу беседой с приходским священником отцом Николаем, которого она глубоко чтила.

Церковь была посвящена святому Феодору Стратилату, и, поскольку приближался день его летнего празднования, девушка могла кстати сделать подношение храму. Взяв вышитое покрывало и другие дары, она пешком отправилась в церковь.