— Вот что, Глеб, — наконец решил высказаться Федор Филиппович, — попрошу я тебя найти этого самого Кудракова и последить за ним. Но особенно покопайся в бельишке его партии, этой самой «Народной земли». Он нигде у нас не проходит, прямых жалоб на него у нас тоже нет, но косвенных упоминаний фамилии в делах других — полно. Неспокойный он человек. Ради чего старается и высовывается — непонятно пока…

— Зарабатывает очки, чтобы пробиться во власть. Одного своего бизнеса ему мало, тем более что к очень крупному бизнесу ему уже не прорваться, — высказал предположение Глеб.

— Ну да, за счет экономических махинаций ему не удастся стать тем, с чьим мнением станут считаться.

Федор Филиппович подлил себе еще чаю. Глеб не перебивал, он откинул голову на спинку дивана и прикрыл глаза. Было сложно понять: то ли он думает о чем-то связанном с разговором, то ли просто расслабляется после тяжелого задания.

Потапчук отхлебнул свежего чая и продолжил развивать мысль.

— Точнее, ему уже не дадут взять в руки серьезные экономические высоты…

— А на земле, — не открывая глаз, подхватил мысль куратора Слепой, — поиграть все еще можно. Вон сколько ее вокруг Москвы! Да вообще по России.

Глеб встал и подошел к темному окну. Он любил смотреть на город с высоты. И выбирал себе жилье так, чтобы обзор был открыт далеко, чтобы напротив не было другой высотки, которая бы день и ночь таращилась своими окнами на его личную жизнь. И теперь Глеб жил на последнем этаже. Шторы он не признавал, потому что его пристрастие к высоте и открытому пространству смешивалось с почитанием света. Глеб даже ночью не завешивал окна. Он как бы оставлял свой дом открытым для первого утреннего света. Слепой любил определять предрассветное время по плотности таящей темноты, и ему было неважно, во сколько он уснул накануне.

Глядя в черное небо, отражающее созвездиями скопления московских огней, Глеб прикидывал, сколько же явных и пока скрытых войн за владение этой землей ведется сейчас в этой темноте. И снова перед его внутренним взором появилось бледное лицо бесчувственной Лизы, с пересохшими губами и тонущими в черных синяках глазами.

— И любимая игра у них, — сказал Глеб, отвернувшись от окна, чтобы отогнать видение, — это игра в «ножички». Вы, Федор Филиппович, в детстве играли в такую?

Потапчук на секунду прищурился, что-то припоминая, и с мягкой улыбкой кивнул:

— Да, припоминаю. Круг рисуем, пополам делим, а потом ножик в землю соседа кидаем. Как упадет, так линию по направлению дырки от лезвия и продолжаем — от окружности до ближайшей границы. Землю, ту, что ближе, себе берем, вроде как завоевали мы ее. Ты об этом?

— Да, именно. По ходу, не только мы с вами ее помним. Кое-кто все наиграться не может, даже поднял игру на государственный уровень.

— Неудивительно, — покивал головой генерал, — потому что так всегда было. Если ты стоишь у руля дележки, то ты знаменит и купаешься в фаворе. Со всеми причитающимися бонусами.

— Да что там бонусы?! — пожал плечами Слепой. — Тот, кто у руля дележки, тот себе самый лучший кусок берет. Ну а другие, тоже хорошие, в натуральный обмен пускает. У рулевых на других козырных направлениях на привилегии для себя меняет.

— Да, это уж как пить дать! — согласился генерал, кивая. — А что, папаша наш, как думаешь, что за фрукт?

— Таранков? Петр Васильевич… Если он устоял от соблазнов, которые ему даны были вместе с должностью, то он — святой. Хотите, чтобы я проверил при личном знакомстве?

— Хочу, — не лукавя ответил Потапчук.

— Пожалуй, я и сам хочу, раз уж вы просите присмотреть за этой темой. Любопытно мне, какая кошка пробежала между ним и новоявленным политиком Кудраковым…

— Все-таки думаешь, что он не настоящий радетель за благополучие народа и народной земли?

— Думаю, что надо его взять в разработку. Все эти множественные учреждения легкого и быстрого бизнеса и стремительные перепродажи, которые он предпринимал, да еще бизнес, связанный с большими территориями, то есть земельный бизнес… И, как мы уже знаем, есть у него и за пределами Москвы кое-какие наделы. Непохож он на честного общественного бессребреника.

— То есть руки широко раскидывает…

— Именно. Не забывая про личные выгоды. И не мне вам рассказывать, что очень удобно быть «политиком», лоббирующим интересы своего же бизнеса.

— Учитывая то, что этот серый кардинал…

— Скорее, пока только мышь подпольная…

— Хорошо, — согласился Потапчук, — пусть мышь, но формально он котируется только как лидер земельной партии — не самая важная политическая персона. А его хозяйственная деятельность никак и нигде, даже в наших сводках, не светится…

— Так он же по документам как будто продал все. Надо проверить, кстати, кому. Надо всерьез заняться и поднять его связи.

— Но если наш друг из мэрии, подозревая или зная все это, пошел против, то, похоже, что он все-таки святой.

Генерал, откинувшись всем телом на спинку дивана, сам улыбнулся своему предположению.

— Короче, Глеб, — сказал он, допивая чай, — не хочу тебя больше мучить. Давай подведем итог.

Сиверов устало кивнул. Федор Филиппович несколько секунд взвешивал в уме все сказанное за вечер и наконец резюмировал:

— Ты берешь в неофициальную разработку Кудракова. Нам надо понять, как далеко он ушел или не ушел от своих бизнес-предприятий. Посмотри, Глеб, кто у него в партнерах. Проверь по возможности счета.

— Поискать иностранный след?

— Это мы всегда имеем в виду, как ты помнишь, и проверяем при любом случае. Так что — да.

— Мы за всем этим, — вдруг встрепенулся Глеб и, поднявшись с дивана, сразу же наклонился за сигаретами и достал из бокового кармана джинсов зажигалку, — совсем позабыли историю с похищением девочки. Или Кудраков уже главный подозреваемый? Надо же закончить дело. Кто-то же ее похитил. И я не уверен, что это организовал Геннадий Владимирович Кудраков.

— Нет, не забыли. Мои парни выжмут максимум из места, где ее держали, к тому же Елизавета Петровна сама, как обещал врач, скоро сможет нам кое о чем рассказать…

— Очень надеюсь. И надеюсь на то, Федор Филиппович, что вы максимально подробно ознакомите меня с ее рассказом.

— Заметано, Глеб, — пообещал шеф. — А ты пока выуди максимум информации про этого партийца из «Народной земли».

— Звучит как приговор, как «кровопийца» из народной земли, — рассмеялся Сиверов. — Но хорошо, я буду предельно внимателен, дотошен и педантичен.

— Очень хорошо. И за тобой остается наш великомученик — чиновный отец.

— Поговорю. Мне очень интересно, за что же он так наказал Кудракова? И еще интереснее, как это наказание воспринял сам Геннадий Владимирович? Только сначала я все же выделю для себя, как минимум, восемь часов здорового сна. Вы уж извините, Федор Филиппович, что не обещаю оперативности. На эти восемь часов я забуду и о Кудракове, и о Таранкове… И не смотрите на меня так, Федор Филиппович! Я, если вы помните, — профессионал, а не одержимый фанатик. А это значит, что я должен обеспечивать ради дела свое же рабочее состояние.