– Давай я возьму, – Фильков приложил штаны к себе. – Кажись, подходят. Только у меня всего червонец. Остальное в четверг отдам, в получку.

– Заметано. Полотенце нужно? Или платье?

– На кой?

– Биксе подаришь.

– Обойдется.

– Тогда пока, нам еще надо все распихать, – Кент быстро сунул им холодную ладонь. – Мотря, быстро. Хватит жопу щупать, а то в глаз дам для равновесия!

Две дерганые фигуры растворились в сумерках.

– Мы с ним на зоне сошлись, на взросляке, – сказал Фильков. – Хитрый, как гад! Ему раз «темную» хотели сделать, а он прознал. Так лег наоборот – головой в ноги, на подушку кирпич положил, на живот доску, шило выставил... Кодла как налетела, так и отлетела – один пальцы сломал, другой кисть вывернул, третий кулак пропорол...

Ну, ты куда?

– Домой! – устало произнес Володя. Сегодня он получил столько новых впечатлений, что голова шла кругом.

* * *

Зуб в секцию больше не приходил, а Пастухов появился недели через две. Губы у него до сих пор не зажили, на скулах и подбородке желтели кровоподтеки.

Тренироваться он не стал, сидел и смотрел, после занятий догнал Вольфа на улице.

– Спасибо, пацан, выручил. Если бы Зуб до палки добрался, он бы меня насквозь проткнул. Испугался?

– Да я и не понял. Вначале страшней было – когда на вас смотрел.

Пастухов с трудом улыбнулся.

– Так всегда бывает. Со стороны страшней, чем в куче. Ты где живешь?

– Напротив трамвайного депо.

– Нам по дороге – я возле ипподрома, в заводской общаге. Знаешь?

Володя кивнул.

– А чего ты делаешь на заводе-то?

– Токарь третьего разряда, – Пастухов поморщился. – Но это пока... Хочу в институт поступить, на вечернее. Получу корку – сам командовать буду. Или просто сидеть в чистом кабинете, тоже лучше, чем в цеху ишачить. Не так, что ли?

– Так, – солидно кивнул Вольф. Ему льстило, что взросляк разговаривает с ним на равных.

– В общаге, конечно, не жизнь, – вздохнул Пастухов. – Вечно воды нет, сортиры забиты, пьянки. А у вас отдельная квартира?

– Да нет, коммуналка.

– Отец есть?

– Есть. И отец, и мать. Отец в жэке работает, вон в той подворотне.

– Это хорошо.

Из подворотни доносились пьяные голоса, когда подошли ближе, Володя разобрал слова:

– Чистеньким хочешь быть, лучше нас?! А о других не думаешь? Завтра и нам не то что трояк, рубля давать не будут!

– Немчура поганая – сам не живет по-человечески и другим не дает!

– Отстаньте, ребята, я вас не трогаю, я по-своему живу, – прорвался сквозь злое бормотание растерянный голос отца.

Володя рванулся вперед.

– Не лезь, что ты там забыл, – сказал сзади Пастухов. – Пусть эта пьянь сама разбирается.

– Ты по-нашему живи, по-нашему! А не хочешь – уматывай в свою неметчину!

Трое мужиков прижали отца к стене. Угрожающе размахивая руками, они напирали, и ясно было, что дело кончится дракой. Отец порывался уйти и пытался нагнуться за своим чемоданчиком, но его толкали в грудь, и он вновь откидывался на выщербленный кирпич.

– Пап, пошли домой! – тонким от волнения голосом выкрикнул Володя, и мужики разом обернулись.

– Идем домой, домой...

Володя влетел с разбега в самую середину тесного круга, дернул отца за руку, но сзади схватили за плечи и с разворота отшвырнули обратно.

– Пшел на хер, выблядок!

– Сынок, не лезь, не надо! Иди сам, я потом приду! – Голос отца был чужим. Его ударили – раз, другой, третий... Голова дергалась, и Володе показалось, что родной затылок сейчас расшибется о стену.

– Пастух, на помощь, отца бьют! – истошно закричал он, чувствуя полную беспомощность.

Крепкая фигура влетела в подворотню, лысина сияла, как спасительный маячок милицейской машины.

Раз! Раз!

Удар у Пастуха был поставлен классно. Двое нападающих сбитыми кеглями разлетелись в стороны, шмякнулись на заплеваную кочковатую землю и замерли, как набитые опилками чучела. Сердце Вольфа наполнилось восторгом. Он готов был поцеловать спасителя в гладкую макушку.

Третий отскочил в сторону и, присев, выставил перед собой руки с растопыренными пальцами.

– Ну, ну... Ты чего? Чего?! Тебя трогали?

Пастухов нехорошо улыбнулся.

– Давай, пацан, сделай его!

– Кто, я? – не поверил Володя. Восторг прошел, вытесненный смятением. Он и представить не мог, что можно вот так, запросто ударить незнакомого взрослого человека.

– Конечно, ты! Это же твой отец?

– Мой... Но...

– Вот и давай «двойку». Левой в голову, правой в корпус, в солнечное!

Может, требовательный, не допускающий возможности отказа тон, может, пристальный взгляд прищуренных глаз, может, чеканная боксерская формула, «автоматом» включившая наработанный рефлекс, а может, все, вместе взятое, сделали свое дело – Вольф резко шагнул вперед.

И сразу увидел лицо. Те двое были безликими, какие-то абстрактные мужики без возраста и индивидуальных примет: схемы, символы врагов, тряпичные куклы... А этот имел и лицо, и возраст, и приметы.

– Кончай, парень, ты чего...

Мясистый, покрытый каплями пота нос, вдавленная переносица, редкие грязные волосы, отвислые щеки, большой лягушачий рот... И не очень взрослый: около двадцати – ровесник Пастухова... Светлые глаза навыкате – сейчас в них плескался испуг, перед лицом большие руки с короткими пальцами и окаймленными черным ногтями: будто хочет поймать брошенный мяч...

– Ты что удумал? Не слушай его! Мальчик...

Это он сказал «выблядок».

– «Двойка», с разворотом! Раз, два... Делай! – приказал Пастухов.

И Вольф сделал. Собственно, на тренировках он делал это много раз: отвлекающий в лицо и добивающий в солнечное. Но делал на мешке, где роль лица и диафрагмы выполняли белые кружки. «Не в живот и не в грудь, – повторял Семен Григорьевич. – Точно в диафрагму, тогда стопроцентный нокаут...»

Бац! Руки с грязными ногтями не смогли задержать удар, левый кулак отбросил их в разные стороны, прорвался и врезался в скулу, лязгнули зубы, голова на миг запрокинулась, но это была только прелюдия. Бац! Правая попала в нужную точку – из лягушачьего рта выскочил малиновый язык, раздался утробный всхлип, обмякшее тело согнулось пополам, как перочинный нож, и тяжело повалилось на семечную шелуху, спички и окурки.

– Нормально, – сказал Пастухов. – И никаких следов. Если бы ты не труханул, то и без меня положил бы всех троих.