Нет месяца! И целы башмаки,

В которых шла в слезах, как Ниобея,

За отчим гробом. И она, она —

О Боже, зверь, лишенный разуменья,

Томился б дольше! — замужем! За кем!..

В ста метрах от мастерской мужа делил лестничную площадку с агентством недвижимости магазин эзотерической литературы и восточных прибамбасов. Аня частенько заходила туда, чтобы купить какую-нибудь священную безделушку: хрустальную пирамидку, можжевеловые шарики, сандалового слоника, многорукую статуэтку… Ей представлялось, что грозные в прошлом идолы, способные вызывать грозу, прекращать засуху и предотвращать эпидемию, теперь высохли до сувенира и, в лучшем случае, могут облегчить головную боль. На дверях магазина отпечатанные на принтере объявления приглашали в кришнаиты, в школу индийских воинов-кшатриев, в секции группового исцеления.

Аня воображала себя в окружении экзотических адептов. Ей очень пошли бы красная точка на лбу и яркое сари. Хороша бы она была и в китайском костюме на шнурочках. Или в древнеегипетской позолоченной одежде, с удлиненными глазами — вылитая Клеопатра! К тому же она читала в «желтой» прессе, что египетская царица была небольшого роста и с челочкой. А глаза Аня удлиняла себе, сидя на лекциях в университете. Очки она носить стеснялась и, глядя на доску, оттягивала в стороны края век, чтобы сфокусировать какое-нибудь мудреное слово, написанное мелом. «Бихевиоризм», например.

Стать главой секты бихевиористов было бы заманчиво. Надо только придумать красивые одежды, колокольчики-бубенчики, отгоняющие злых духов, и выбрать какую-нибудь историческую праматерь — к примеру, Анку-пулеметчицу. Ане представились хрустальные пулеметики «Максимки», направляющие энергетические потоки в нужном направлении, сандаловые тачаночки и она сама — в развевающемся кумачовом платье прямо на голое тело…

А может, это все от одиночества? Лютого городского одиночества, которое стережет ее и в мастерской мужа за китайской ширмой, и на улице в сырой подворотне или за ярким рекламным щитом?.. С какого времени Аня почувствовала его, ведь она уже успела к нему привыкнуть, свыкнуться, как с неизлечимой болезнью? Наверное, с прошлого лета, с пожара в Комарово, когда сгорел старый неуютный дом. Тогда был первый приступ. Она так сильно горевала о скрипучем старике, как не печалилась о смерти свекра. К одному из стариков она все же привыкла больше, привязалась к нему, как бельевая веревка на веранде. Иероним со странным торжеством в голосе говорил, что не верит жене, считает, что она страдает по сгоревшему наследству, особенно, по «Прыжку пантеры» Таможенника — Анри Руссо. Аня в ответ огрызнулась, сказав, что только Иерониму «дым отечества и сладок и приятен». А потом махнула на него рукой: пусть думает, как ему удобно. Вообще-то, она не верила, что он не верит.

Училась она теперь заочно. Приезжала на факультет только на установочные лекции и экзаменационные сессии. Одногруппников-очников встречала редко, теперь ее окружали на факультете новые люди, все какие-то бывшие: бывшие комсомольские работники, бывшие политруки, был даже один бывший актер откуда-то из Северодвинска. Эти бывшие наперебой принялись за ней ухаживать, отчего Аню невзлюбила женская часть заочного отделения. Но Иероним в дни сессий, как нарочно, вспоминал о жене и заезжал за ней на машине, отсекая любые возможные проводы и ужины. Играл в ревность или действительно ревновал.

Постоянной работы у Ани не было. Писала время от времени в бульварные журналы и газеты, в основном, для предоставления в университет. И вообще, до окончания учебы не стремилась искать приличную работу. В деньгах она и раньше не особенно нуждалась, а теперь и вовсе, что называется, «могла себе многое позволить».

Дело в том, что Иероним Лонгин за этот год стал необычайно востребованным на Западе художником. Никакой Никита Фасонов не мог сравниться с ним по количеству дорогих заказов. Что-то такое Иероним уловил, что-то поймал в своих по-прежнему авангардных работах. Потому что старые полотна, которые, по мнению Ани, были не хуже и не лучше новых, так и пылились в мастерской. Их не брал ни огонь, ни покупатель. Зато новые произведения Лонгина-младшего расходились мгновенно, краска не успевала просохнуть. Иероним купил новенький джип, дал крупную взятку и получил в аренду мастерскую на Австрийской площади, которую ему, не сообразуясь с российским законодательством, завещал отец. Так он мог завещать сыну и саму Австрийскую площадь…

Аня просила мужа купить, а лучше построить загородный дом. Но он сказал, что после пожара в Комарово не может в ближайшее время заводить новый. Нужно время чтобы душевная рана, а вернее, ожог, затянулась. Чтобы жена не расстраивалась, он подкидывал Ане «на булавки», словно она собиралась покупать целый булавочный склад или галантерейный магазин. Чем лучше и благополучнее была Анина жизнь, тем неспокойнее становилось у нее на душе. Какая-то черная кошка царапала ее изнутри — возможно, со сгоревшей картины Таможенника.

В этот день она напрасно съездила в университет, преподаватель прогулял семинар. «Заболел», — сказала методистка с безадресной злобой в голосе. По блестящим носу и глазам руководителя семинара Аня безошибочно могла поставить ему диагноз. Сердитая методистка расписалась в зачетке у всех присутствующих и отпустила их домой.

На радостях Аня решила приготовить «горячий холодный борщ». Этот кулинарный рецепт родился прошлым летом, еще в старом доме. Только она нарезала окрошку для борща и поставила остужаться свекольную воду, как на кухню ворвался Иероним. Он только что выяснил отношения с мачехой, а после скандалов у него просыпался зверский аппетит. Такая у него теперь была особенность — после драки махать ложкой или вилкой.

— Что у тебя там? Наливай!

— Подожди немного. Это же холодный борщ. Ему надо остыть.

— Плевать — наливай! Умираю…

Аня тогда не стала спорить, налила полную тарелку дымящегося холодного борща. Иероним сказал, что ничего в жизни вкуснее не пробовал. С тех пор «горячий холодный борщ» стал ее фирменным рецептом. Готовился он просто, вот подготавливался сложнее. Аня все время что-нибудь из компонентов забывала купить, и приходилось возвращаться. А Петроградская сторона — не самое удачное место для путешествий с продуктовыми кошелками. На этот раз Аня вспомнила уже у самого подъезда про зеленый лук.

«Надо брать мужа с машиной и делать шопинги, — решила она твердо. — Мелкими набегами я уже сыта по горло. Или самой получить права, купить какой-нибудь „гольфик“ или „гульфик“. Вон баба несется по Каменноостровскому на „опеле“, а вон еще одна, еще…» Женщин-водил было так много, что Ане показалось, будто она — последняя из женщин, бредущая по улице с хозяйственной сумкой, из которой торчат перья лука. Ей даже стало как-то неудобно. Но, с другой стороны, мечту она себе придумала хорошую — курсы, экзамены, стрессы, первые вмятины, разборки на дорогах… Это уже какая-то другая жизнь.

Решено! Она вошла в подъезд и стала подниматься по лестнице, вслух перечисляя составляющие холодного борща, словно детскую считалочку. Яйца, свекла, колбаса, лук… На «огурцах» она уже звенела ключами. А уксус? Есть ли у них уксус? Полцарства за уксус! Кажется, Иероним брал зачем-то уксусную кислоту, для каких-то художественных нужд…