Считаем: первая часть операции выполнена успешно: Теперь — в бой. Если противник не расчухал, то мы как летний снег свалимся на его голову. Командир группы созывает командиров и каждому эскадрону ставит задачу.

Обходим гору Утюг. Пока все тихо, спокойно. Противник не подозревает, что над его головой занесен карающий меч.

Началось все по-будничному просто. Тихо сняли жидкие спящие заслоны. Тихо подобрались к огневым позициям сразу двух минометных батарей, застав гитлеровцев тоже спящими. Теперь тишина нам не нужна. Нужен был треск и грохот. Выскакивающих из землянок егерей мы глушили гранатами, били прикладами, косили автоматными очередями. Какие-то минуты — и с батареями все покончено. Не задерживаясь, двигаемся дальше. По всей вершине стрельба, взрывы гранат и могучее русское «ура!».

Наступает рассвет. Ошалелые гитлеровцы мечутся в панике.

В какую сторону ни толкнутся — всюду нарываются на наши автоматные очереди. На вершине Утюга захватываем несколько пулеметных точек. Егеря, отстреливаясь, пытаются бежать в свои тылы, к селу Кушико. Но село уже захвачено одним из эскадронов группы. Деваться некуда. Непобедимые «эдельвейсы» тянут руки вверх.

С гитлеровцами покончено. Гора Утюг наша. Село Кушико наше. Путь в село Котлованы открыт. Командир ударной группы дает зеленую ракету. Дымным хвостом, прочертив крутую дугу, ракета рассыпается на зеленые звездочки.

Но задуманная операция имеет еще третью часть.

Ночной бой на Утюге и в селе Кушико и их скорое падение вызвали переполох среди гитлеровских гарнизонов на горе Оплепень и в селе Котлованы. Здесь аукнулось — там откликнулось, откликнулось растерянностью, а потом поспешным бегством.

Поднялись полки в долине реки Пшехо. Атаковали дружно и стремительно. И через два-три часа в селах Котлованы и Кушико атакующие встретились с «ударниками».

Красивая, замечательная операция!

Заняв Утюг и Оплепень, села Котлованы и Кушико, мы намертво закрыли всю долину реки Пшехо.

Мы не могли забыть того случая, когда разведка «Эдельвейса» проникла на станцию Ходыженскую и чуть не уничтожила штаб полка. Еще тогда мы были готовы сделать вылазку во вражеский тыл. Но командир дивизии остудил наши горячие головы, резонно заметив, что после драки кулаками не машут. Сейчас же сам намекнул, что не худо бы прогуляться по вражеским тылам и прощупать этих самых «эдельвейсов».

Речь шла о глубоком рейде.

Командир дивизии приказал временно исполняющему обязанности командира нашего полка майору Иванову готовить такой рейд. Старого командира полка Евгения Васильевича Данилевича откомандировали в 12-ю казачью кавалерийскую дивизию.

В рейдовый отряд отобрали сотню лихих и смелых казаков. Его возглавили комиссар полка Ниделевич и исполняющий обязанности начальника штаба старший лейтенант Ковтуненко. Рейд длился ровно неделю. Внезапные атаки казаков переполошили немцев. У страха, говорят, глаза велики. Во вражеском стане распространились слухи о том, что с гор спустилась дивизия.

Казаки дошли до станции Апшеронской и целые сутки держали в блокаде ее большой гарнизон.

Рейдовцы вернулись с большой добычей: приволокли с собой захваченного в одной из станиц гитлеровского полковника — важную шишку из штаба командующего «кавказской армией» фон Клейста.

На допросе этот гитлеровский выкормыш хныкал. Они, немцы, видите ли, очень надеялись, что казаки Дона не станут оказывать им сопротивления, что они, мол, обижены на Советы и перейдут на их сторону. «А почему вы воюете против нас, вот это нам непонятно?» — задает нам вопрос этот гитлеровский нахал, даже находясь в плену.

…30 октября свой участок обороны дивизия сдала стрелковому соединению. Нас же выводили в Лазаревскую. Покидали мы долину реки Пшехо и горы с радостью. За сорок дней боев в этих местах мы крепко устали. Но больше всего досталось нашим коням. Организовать подвоз фуража сюда было невозможно, и лошади голодали. Их кормили листьями, ветками, желудями. Коноводы нередко отдавали свои хлебные пайки. Но разве пайком прокормишь лошадь? Кони сильно похудели. Их шатало ветром. На них больно было смотреть.

Об октябрьских боях нашей дивизии в «Истории Великой Отечественной войны» сказано: «В этих боях мужественно сражались бойцы и командиры… 11-й гвардейской казачьей кавалерийской дивизии».

В Лазаревской мы долго не задержались. Дивизию погрузили в вагоны и отправили на юг. Пока на юг.

Наш 37-й гвардейский — на марше.

Пески, пески. В какую сторону ни глянешь — всюду пески. Мелкие, сыпучие. Они лежат желто-бурыми волнами и при движении воздуха шевелятся, словно морские волны. Гребни волн курятся, а народ называет их бурунами.

Мы бредем, по колено утопая в песке. Сесть на лошадь нельзя — она сразу вязнет по брюхо и начинает прыгать по-заячьи. После нескольких скачков выбивается из сил. Колеса повозок и бричек проворачиваются медленно, со скрипом и хрустом — песок в ступицах. Нечем дышать. Песок забивает нос. Песок хрустит на зубах. Песок в ушах, за воротом, за пазухой, в сапогах. Больно глазам. Веки щиплет, царапает. Ресницы в желтом куржаке. Лошади кашляют, чихают, отфыркиваются. Ресницы их глаз тоже в мохнатом желтом куржаке. Воздух вокруг желтый, мутный.

Колонной идти нельзя. Первые подразделения пройдут, а вслед идущие будут захлебываться пылью и барахтаться в сыпучей массе, как барахтаются в воде не умеющие плавать. Приходится рассредоточиваться и двигаться развернутым строем поэскадронно и побатарейно. По непотревоженному, уплотненному ветрами и дождями песку идти легче. И все равно за подразделениями остается бурая туча, которая долго не оседает.

Такие-то вот знаменитые кизлярские буруны!

Особенно тяжело подниматься на гребни волн-бурунов. Ноги в них вязнут по колено, а вместе с песком катишься в низ буруна и сам. Чертыхнешься, переведешь дыхание и снова лезешь на гребень. Страшно хочется пить.

Переменчива военная судьба, и безвестны ее дороги. Еще какую-то неделю назад мы были на теплом морском берегу и самыми последними словами кляли горы, протыкающие небо, и чертовы ущелья. Не прошло и двух суток, как разбитые и скрипучие теплушки доставили нас на берег Каспийского моря, по-осеннему хмурого и сумрачного. Словно во сне промелькнули и остались позади настороженные города: Сухуми, Тбилиси, Баку, Махачкала.

Высадились мы на станции Каргалинской. Мылись и парились в бане. Заменяли изношенное, изопревшее, прожженное у костров, изодранное в горах до лохмотьев белье и верхнее обмундирование. Как же хорошо и сладко после заскорузлого, с запахом кислого кваса и пота белья надеть на себя новую нательную рубаху и такие же кальсоны, новую гимнастерку-хэбэ и теплые ватные штаны.

Там, в Каргалинской, мы перешли на зимнюю форму одежды, получив телогрейки, полушубки, шапки. Там же пополнились недостающим вооружением, боеприпасами, конями, людьми. По бледным, без загара, лицам многих бойцов из пополнения нетрудно было понять, что они явились из госпиталей, что они бывалые воины. Но пришли и новобранцы, совсем юные ребята-кавказцы. Мы их встретили так, как когда-то встретил меня И. Н. Поддубный: «Быть вам казаками».