Камеристка знала, как не любит мадам, когда прерывают ее любовное развлечение, но требовалось отдать письмо из Парижа, доставивший его слуга многозначительно сказал:

– Срочно.

Письмо было от гражданина Барраса, наверняка генерал намерен скоро вернуться в Париж, пора прекращать свидания.

На стук в дверь недовольным голосом отозвался Шарль.

– Письмо из Парижа для мадам.

– Просуньте в дверь и убирайтесь прочь!

Сунув листок в дверную щель, камеристка действительно поспешила прочь, она уже задумывалась, не сменить ли хозяйку, эта явно доиграется до беды. Какой муж станет терпеть вот такое унижение! Говорят, генерал Бонапарт без ума от своей супруги, но ведь и его терпению когда-то придет конец.

Горничная, ездившая с мадам в Италию, по секрету рассказывала, как Жозефина развлекалась со своим Ипполитом и там, а потом едва спасла своего любовника от суда. И чего она находит в этом Шарле? Нет, он, конечно, хорош в постели, в этом камеристка успела убедиться, и не единожды, но всему есть предел, рано или поздно генералу надоест быть рогоносцем…

Из спальни послышался возглас Жозефины, причем явно не радостный. Следом она потребовала одеваться. Значит, случилось что-то серьезное.

– Что, дорогая, что вас так напугало?

– Мой муж в Париже уже третий день!

Одеваясь, Жозефина шипела:

– И подлец Баррас сообщил мне об этом только сейчас!

– А откуда он мог знать, где мы с тобой прячемся?

Это было резонно, но ужаса у Жозефины не убавило. Она даже забыла о существовании Ипполита Шарля, отмахнувшись, когда тот попытался обнять любовницу:

– Ах, Шарль, оставь! Мне надо придумать, как оправдаться перед мужем.

Тот пожал плечами:

– Скажи, что осматривала Сен-Клу…

Глаза Жозефины блеснули надеждой:

– Мальмезон!

– Дался тебе этот Мальмезон.

– Я мечтаю об этом поместье. Помнишь, где-то были старые планы по перестройке?

Внизу шум, Бонапарт сразу понял, что вернулась Жозефина, но даже не поднялся из кресла, в котором сидел, чтобы выйти навстречу. Он столько дней дома. А жена только сейчас вернулась невесть откуда, притом что вся родня шепчет в оба уха, что она с любовником.

Наполеон почти горестно вздохнул, он уже решил развестись с Жозефиной, как бы это ни было тяжело. Да, развод и только развод! Пока она отсутствовала, он тысячу раз повторил себе это, отрепетировал свою речь перед неверной супругой, продумал все до мельчайших подробностей, то, как произнесет роковые слова, как отвергнет все ее мольбы о прощении, как будет холоден и неприступен, как… Ах, да что говорить!

Он тысячу раз принимал эту позу оскорбленного достоинства, вставал, чуть выставив ногу вперед, левую руку за спину, кисть правой за полу мундира. Тысячу раз представлял ее у своих ног, растерянную, униженную. Он вырвал… почти вырвал… из своей груди любовь к ней, остались только презрение и сожаление о тех минутах безумств, которым она его подвергла. Сожаление о множестве страстных писем, на которые не получил ответа, о тысячах слов любви, о мольбе, о надежде…

Нет, нет, все кончено! Вот сейчас она войдет… такая виноватая, потерянная, униженная… но он будет холоден и неприступен. Он не простит, ни за что не простит того, что Жозефина растоптала его любовь, жестоко посмеялась над ней, предала! На глаза Наполеона даже навернулись слезы. Кого он жалел больше – ее или себя? Или несостоявшееся, казавшееся таким близким и возможным счастье? Оно рухнуло в тот миг, когда он обнаружил дом на Шантерен пустым… а среди брошенных бумаг записочку Жозефины к Шарлю с обещанием встречи…

Дверь распахнулась, и раздался… веселый голос Жозефины:

– Ах, дорогой, как нехорошо с твоей стороны! Как это жестоко – не сообщить мне о том, что ты едешь!

Наполеон просто обомлел: Жозефина в чем-то винила его самого?!

Хмурый взгляд, хмурый вид, недовольный голос:

– Где ты была все эти дни?

Она, не теряя оживленного тона, махнула рукой:

– Потом расскажу. Сначала поцелуй меня.

Наполеон отстранил бросившуюся на шею жену рукой:

– Нет, ответь сейчас.

– Ах, какой ты! Небось снова глупая ревность. Разрешите доложить, мой генерал? Искала нам с тобой уютное гнездышко.

Она успела заметить на столе ту самую стопку счетов, значит, он все знает, тем более требовалось усилить наступление:

– Мы же не можем оставаться в этом доме все время. Кстати, как тебе понравились мои переделки здесь? А кресла в виде полковых барабанов? Я очень старалась угодить моему супругу-генералу.

Жозефина щебетала, одновременно ластясь, она уже принялась расстегивать пуговицы его жилета. Жена была так хороша, так восхитительно пахла, так ворковала, что решимость Наполеона немедленно развестись таяла на глазах. Но он попытался не сдаваться:

– Этот дом не принадлежит тебе?

Жозефина могла бы спросить: «Разве я когда-нибудь говорила, что это так?», но у нее хватило ума ответить иначе, ни к чему сейчас о грустном.

– Конечно, что в нем хорошего? Я подобрала загородное поместье, просто чудо! Ты увидишь, как мы там все переделаем, как будет уютно и в то же время роскошно. Настоящее поместье преуспевающего генерала-героя.

– Но у меня нет денег на поместье.

Пожалуй, это была последняя попытка продемонстрировать свою решимость порвать с ней, но попытка крайне слабая. Опытная куртизанка давно поняла, что Наполеон готов сдаться, иначе он просто не стал бы с ней разговаривать. Разве так разводятся? Если генерал действительно хотел прогнать свою супругу, ему не следовало оставаться в ее доме и спать в ее спальне, пусть даже отодвинув свою кровать.

Просто позволив говорить с собой, Наполеон уже подписал капитуляцию, и теперь Жозефина лишь делала вид, что эта капитуляция почетная.

– О поместье потом, у нас еще будет время. Я надеюсь, ты не намерен завтра же бросить меня… – она нарочно сделала паузу, во время которой Наполеон даже вздрогнул, что подтвердило опасения супруги, – чтобы отправиться в новый поход, забыв жену в скучном Париже?

Зря она про скучный Париж, это немедленно напомнило о подозрениях и сплетнях. Почувствовав, что перестаралась, Жозефина удвоила усилия по увлечению супруга на постель, там уж она могла справиться с любым генералом, а не только с по-прежнему влюбленным по уши Наполеоном!

Слуги немного послушали у двери и, убедившись, что обаяние и напор хозяйки одержали верх над благоразумием и решимостью хозяина, отправились по своим делам. Мадам Бонапарт утопить невозможно, этакая выживет при любых революциях и любых мужьях…

Но генерал Наполеон Бонапарт мешал не только своей супруге, он уже основательно мешал Директории. Баррас и его товарищи сами достаточно надоели французам, порядка в стране было мало, директора занимались только набиванием собственных кошельков, мало заботясь вообще о чем-либо, и французы все сильнее чувствовали потребность в твердой руке, но не в виде нового террора, а в приходе человека, не запятнанного в политической грязи и махинациях последних лет.