Наша система несовершенна, но она лучше — чище, справедливее, мягче и терпимее, чем авторитарный клановый капитализм России. Она требовательна к себе: там, где она не дотягивает до наших идеалов, мы должны усовершенствовать ее. Но в ней не должно быть ненависти к себе. Запад исповедует и пытается применять на практике различные формы того, что в общем можно назвать «демократией», то есть открытый, регулируемый законом политический плюрализм. Детали могут различаться, но главные принципы едины: верховенство закона, разделение властей, ответственность исполнительной власти, основные принципы отправления правосудия и презумпция невиновности в судебной системе, плюс свободы слова и собраний, увенчанные свободными и честными выборами. Западные правительства чувствуют себя, по крайней мере, в общих чертах, обязанными поддерживать высококачественное коммунальное обслуживание, соблюдать честность в общественной жизни и предоставлять социальную защиту незащищенным слоям населения. Запад верит в международное право и моральный долг свободных стран продвигать универсальные права человека повсеместно.

Сейчас эти идеи раздроблены, истощены и заражены компромиссами, поисками кратчайших путей решения и лицемерием, особенно в вопросах, связанных со злополучной «войной с терроризмом». Но они все же существуют. Пока мы ясно не покажем, что мы верим в наши собственные ценности, мы не получим ни малейшей возможности убедить самих русских в том, что авторитарная, ксенофобская и искаженная версия капитализма, которую навязывают им их руководители — это не новая цивилизация, а тупик.

…Восточная и западная половины Европы имели большие ожидания друг относительно друга. Восток смотрел на Запад как на источник политических и экономических стандартов. Тогда как Запад смотрел на Восток в поиске признания и покорности. Эти настроения были основой для расширения НАТО и ЕС: создания единого рынка и системы коллективной безопасности от Атлантики к Галисии и от Балтийского к Черному морю. Это большие достижения, однако они были построены на ошибочной основе. И Восток, и Запад избавились от своих иллюзий. Теперь возникает большой вопрос относительно того, удержатся ли сооружения, построенные в лучшие времена, в дальнейшем.

Частично ожидания происходили от ошибочного восприятия. Западная картина Востока была наполнена сентиментальностью. После десятилетий, когда «восточное» было синонимом «советского» (то есть означало что-то угрожающее), мнения резко изменились. «Восточноевропейцев» — что является достаточно неоднозначным термином — рассматривали как героических, забитых и благодарных, потрепанных внешне, но благородных внутри. Захватывающие истории о том, как электрик стал президентом одной страны, а драматург и философ стал президентом другой, скрашивали суровую реальность. Эта радужная картина отражалась темной и однозначно ошибочной картиной: своего рода востоковедческим взглядом на Восток как на дикий, склонный к иррациональной этнической ненависти край с причудливой исторической враждой.

Эти стереотипы укрепились за последние 25 лет. Романтическая эпоха окончилась, равно как и массовые убийства времен югославской войны. Дым, который висит сейчас над Европой, скорее будет исходить от подожженных автомобилей в предместьях больших французских (или британских) городов, чем откуда-то из Восточной Европы. Некоторые из восточноевропейских стран стали звездами — Эстония с мощным киберпотенциалом, Польша как дипломатический тяжеловес. Другие все еще отстают из-за коррупции, слабой судебной системы, низкого уровня предоставляемых коммунальных услуг и плохой инфраструктуры. Однако идея единого пространства Восточной Европы уже исчезла. Наиболее успешные «восточные европейцы» уже сейчас впереди самых слабых западных стран в общественной сфере по качеству жизни населения и даже в некоторых случаях (Словения в противовес Греции) опережают по уровню ВВП на душу населения.

Восприятие Востоком Запада тоже претерпело изменения. Вашингтонский консенсус (либерализация, приватизация и стабилизация) до сих пор имеет своих рьяных сторонников среди бывших коммунистических экономик, однако они отмечают, что его авторы в Америке и в Западной Европе уже давно не практикуют то, что проповедуют. Западные экономисты в начале 1990-х высмеивали Виктора Геращенко, управляющего Центральным банком России, по той причине, что он верил в возможность стимулировать экономику за счет включения печатного станка. Но по меркам Банка Англии, ФРС и ЕЦБ, господин Геращенко был образцом ортодоксальности. Получение ссуд и печатание денег, спасение банков и других обанкротившихся отраслей в данное время рассматривают как прагматичный ответ на нестандартные ситуации. Но ситуация в постсоветском мире начала 1990-х также была нестандартной, однако тогда никто не разрешил правительствам нарушать правила.

Теперь сторонники нравственности находятся с восточной стороны от старого железного занавеса. Во время визита в Лондон Юргена Лиги, зубастого министра финансов Эстонии, можно было увидеть, как он ругал британских чиновников за их слабую систему государственных финансов и невыгодную налоговую систему, которая уже к этому времени обросла мхом. Мы слышим то же в словах его польского коллеги Яцека Ростовски. Оба управляют быстро растущими экономиками и берут умеренные ссуды: в Западной Европе ситуация диаметрально противоположна. В трех странах Восточной Европы — Эстонии, Словакии и Словении — население, находясь в затруднительном положении, вынуждено давать существенные суммы (либо из-за налогов в евро, либо из-за обесцененных сбережений) для спасения многих богатых стран, таких как Кипр, Греция, Ирландия, Португалия и Испания. (На восточной стороне Венгрия и Румыния остаются проблемными странами, а Словения может стать такой же. Однако Латвия может быть образцом успешного восстановления после капитуляции.)

Также не приходится слишком рассчитывать на стандарты, которые Запад устанавливает, когда дело доходит до политики. Политическая коррупция в Италии под руководством Сильвио Берлускони происходила в путинских пропорциях. Волна грязных денег в политике накрыла всю Европу. Массовое членство в политических партиях стремительно падает во всем мире. Модель конкурентной электоральной политики, которую Запад пропагандировал во времена холодной войны, выглядит затертой, и нет ничего, что могло бы прийти ей на замену. Западные страны в основном тратят жалкие суммы на оборону. Равно как и большинство новых стран — членов ЕС (Польша и Эстония являются почетными исключениями).

ЕС и НАТО уже перестали быть чисто «западными» институтами. Они принадлежат к восточноевропейским государствам так же, как и к любым другим. Смещение баланса моральных сил дает новым членам больше шансов, чем когда-либо прежде, чтобы отстаивать свою позицию и формировать общее будущее. Они просто должны хотеть этого.

Реальная линия разделения остается за критерием верховенства права. Правовая и уголовно-судебная системы все еще намного лучше работают в «старой» Европе, чем в большинстве новых стран-членов. Судьи в Словакии, бандиты в Болгарии и политики в Чехии являются знаковыми примерами этой проблемы.

Та же ситуация дальше на север. Эпоха Качиньского в польской политике, обозначенная недоверием к Германии, окончилась не из-за суровой критики ЕС, а из-за того, что польские избиратели устали от всех волнений. Они в конце концов отдали предпочтение слегка неряшливому и самодовольному, однако предсказуемому и компетентному правлению «Гражданской платформы». Латвийские избиратели могли выбрать политиков, которые предлагали дефолт и девальвацию, а не МВФ и политику строгой экономии. Однако они этого не сделали.