Пару дней собиралась с духом и наконец решилась поговорить со свекровью. Но не успела, вечером того же дня разговор начал муж. Мялся, кряхтел и пыхтел, что было верными признаками сильнейшего душевного волнения.

Гуся пыталась его успокоить:

– Юрочка, я готова мириться!

Наверняка он обрадуется, его тоже можно понять, Ксения Андреевна – его мать.

Наконец Юрий заговорил:

– Ира, пойми, во всем должны присутствовать разум и логика. Ну не время сейчас, понимаешь? Умоляю тебя, дай мне встать на ноги. Дай наконец, – он снова запнулся, – почувствовать себя мужчиной, кормильцем! Ты же моя жена и должна понимать, как для меня это важно! После стольких лет ожиданий и издевательств мы с тобой дождались, это наш шанс. Она смотрела, не понимая, о чем он говорит. Слушала сквозь пелену. Пару раз растерянно переспросила:

– Что-что? Прости, не поняла.

Но стало доходить, и она, замерев от удивления и ужаса, не могла вымолвить ни слова.

– Поверь, мне было сложно сказать тебе это, – продолжал муж. – Гораздо сложнее, чем тебе слушать!

Гуся молчала.

Окончательно растерявшись, он закричал:

– Ира, мне тридцать три! Возраст Христа! Вспомни Пушкина, Лермонтова, Маяковского! А я? Где я, Ира? Нет, это невозможно! Тогда у меня ничего не получится! Я буду должен, обязан думать о куске хлеба, а не о творчестве. Да и вся эта суета с ребенком! Крики, болезни, пеленки, бессонные ночи! Подумай, Ириша! Как это вообще совмещается? И мама… Ты видишь, она сдает на глазах! А тут еще…

– Тут еще… – мертвым голосом повторила Гуся. – А тут еще наш ребенок, да, Юра? Такая мелочь, такой пустяк, правда? Такая гадость – крики, пеленки, сопли, бессонные ночи. Ты ведь это хотел сказать? Впрочем, ты и сказал… – Она помолчала. И вдруг, усмехнувшись, добавила, словно вспомнила: – Тебе тридцать три! Ты в возрасте Иисуса! А я? Сколько мне, ты забыл? Я тоже не девочка, мне почти двадцать восемь! Да и потом, сколько мне ждать? Три года, пять? А может, десять или двенадцать? Пока ты станешь богат и известен. А твоя мать. – Гуся недобро усмехнулась. – Она что, помолодеет? Ну там молодильные яблочки достанет или средство Макропулоса, да? Думаю, она за это многое бы отдала! Муж молчал.

– Ты, – выдохнула Гуся, – предатель. Ты меня предал. Не меня – нас. На меня наплевать. Ты предал нашего ребенка. Хочешь вот так, сам, вынести ему приговор?

Закрыв лицо руками, она наконец зарыдала. Рыдала, как никогда в жизни – до икоты, рвоты, спазмов в желудке.

Муж испуганно тряс ее за плечо, дрожавшими руками крутя диск телефона, чтобы вызвать врача. Через полчаса Гуся наконец замолчала. Как отрезало – без всхлипов, икоты, размазанных по лицу слез и соплей. Вытерев лицо руками, она встала с кровати.

– Не надо врача, Юра. Я в полном порядке. И вообще ничего не надо. Совсем.

«Уйти? – лихорадочно думала она. – Уйти к маме с папой, они помогут, чем смогут. В конце концов, с голоду не умрем. В год маленького в ясли, а я на работу. Справимся. Но имеет ли она право перекидывать все это на родителей? Они еще и не жили. Так, существовали, тянули всю жизнь свою горькую лямку, мечтая о пенсии. Мечтали поехать на море, в Прибалтику. «У нас кое-что отложено, – загадочно шептала мама. – В Паланге остатки родни, троюродная сестра и племянник. Пошью новое пальто, – продолжала она мечтать, – с каракулевым воротником! Его, Ирочка, хватит до конца жизни». – Мама словно оправдывалась.

Что они видели в жизни, ее родители? Дешевые билеты в театр на галерку, отпуск на сырых, дешевых, снятых на лето дачках? А, да! Два раза папе дали путевку в санатории в Подмосковье. Но там было не очень здорово – облезлый номер, плохая еда, у папы открылся гастрит. Не повезло и с погодой – казалось бы, лето, июль, а шли проливные дожди. Гусе пришлось отвезти им теплые вещи. А их гардероб? У папы два костюма, зимний и летний, и им лет по двадцать. У мамы – три кофточки и пара юбок. И две пары туфель, им тоже сто лет.

А! Было одно счастье – поездка на теплоходе по Волге! Еще лет двадцать они вспоминали эту поездку. И вот сейчас, когда они так ждут пенсию и строят планы, отнять у них все: деньги, мечты, планы, спокойные ночи? Повесить на них свои проблемы? Конечно, это будет еще и огромная радость, сплошной восторг – родители мечтают о внуках. Может, это придаст им силы и в жизни появится смысл? Да, именно так! Ребенок, внук – это новые силы, новые положительные эмоции, счастье!

Все решено, она возвращается домой и рассказывает маме с папой всю правду. Но самое главное – она уходит от мужа! Родители, безусловно, ее поймут и не осудят, они мудрые, добрые, светлые люди!

А Юра, как ни прискорбно, предатель и эгоист, весь в свою мать. И еще… кажется, она его разлюбила или, по крайней мере, стала меньше любить.

Но назавтра отца увезли в больницу – гангрена. Как он, врач, мог так запустить ногу? Нет, как-то лечил, чем-то мазал, сушил, мучился, надеялся. От мамы скрывал – боялся ее расстроить. Увы, все закончилось ампутацией по бедро.

Бедный, бедный папочка, бедная мама! Мама от него не отходила. После работы Гуся бежала, чтобы сменить ее. В больнице тошнило от запахов хлорки, йода, сладковатого запаха гноя, кислого – мочи. Забегала в туалет, где ее выворачивало. Мыла лицо, полоскала рот и шла к папе.

Папа страдал не от боли – от чувства вины перед мамой.

– Я все испортил, все ей сломал! Все мечты, все планы, понимаешь, Ирка? Все рухнуло. Вся жизнь, дочь, в тартарары! Что теперь? Я инвалид, немощь, обуза. А у нее так мало сил, доченька! Она и сама еле живая!

Гуся его успокаивала, гладила, обнимала и еле сдерживалась, чтобы снова не вырвало – запахи рвали ее на части.

Ночевать ехала к маме. Муж звонил и предлагал помощь. Она отвечала вежливое «спасибо» и клала трубку.

Аборт Гуся сделала через две недели. Без осложнений, и то слава богу.

Врачиха, выписывая направление, поглядывала на эту странную, худенькую, бледную, большеглазую и славную женщину с удивлением: замужем, почти двадцать восемь, своя жилплощадь. И – аборт? Странно.

– Вы хорошенько подумали, Ирина Григорьевна? Уверены, что принимаете верное решение?

Отведя глаза, Гуся кивнула.

Врачиха вздохнула: да кто там знает, что у нее в семье? Может, муж алкоголик. А может, еще что-нибудь. Сколько она всего повидала – на целую книгу. Женская доля дело такое…

– Ложитесь на кресло, Ирина Григорьевна! – пригласила она. – Все будет… нормально.

Гуся тихо расплакалась.

Натянув перчатки, доктор проговорила:

– Ну, мать твою, поехали!

Так она всегда говорила перед тем, как начать.

После больницы Гуся поселилась у своих. Помогала с папой, ходила по магазинам, стирала, гладила – словом, пыталась отгородить маму от хозяйственных дел. Но через месяц та сказала: