счастливое, легкое настроение. Проснувшись, она увидела солнце над Невой, так редко балующее Петербург, прозрачный, как легкая кисея, туман, челны рыбаков. Идиллическая картина с утра настроила ее приятно, и она вспомнила приглашение графа Воронцова взглянуть на редкое собрание камней.

— Удивляйте, удивляйте, Александр Романович, — повторила императрица.

Воронцов склонился и приглашающим жестом указал на распахнутые двери главной залы коллегии.

На столах были выставлены хрустальные блюда с замечательными по красоте и разнообразию красок самоцветами.

Под солнцем сверкали зеленый малахит и багрово-красный орлец с Урала, нефриты Саянских гор и темно-синие лазуриты Байкала, голубые, цвета морской волны сибирские аквамарины и исключительные по глубине цвета уральские изумруды, белые, голубые, палевые топазы. Вся коллекция горела ярким пламенем, переливалась тысячами красок, вспыхивала огненными искрами.

— Откуда богатства сии? — воскликнула Екатерина.

— Ваше величество, это дары восточных земель империи вашей.

Круглые глаза императрицы сузились, в прозрачной, холодной глубине их вспыхнула настороженность. Она поняла — о волшебном блеске камней на выставке сегодня же узнает весь Петербург.

Собрание этих сокровищ было плодом трудов Федора Федоровича, соединившего коллекции Демидовых и Строгановых, тобольского духовенства и подвалов Академии наук. За этим-то он и ездил по Петербургу от дома к дому.

Императрица взяла с блюда налитый голубизной топаз. Вся синева весеннего неба, казалось, была перелита в этот камень. Но Екатерина меньше всего сейчас думала об этом. Она угадывала, что собрание сие повернет головы петербургского общества к востоку, в то время как она сосредоточивала все внимание на землях южных. Мир с Турцией оказался не так уж прочен, и блистательные победы Григория Александровича Потемкина не дали тех плодов, каковые ожидались. На границах было неспокойно.

Благодаря многим усилиям Екатерина добилась в Европе наивысшего признания, она распоряжалась в европейских делах как полновластная хозяйка. Достаточно было вспомнить, как, желая сохранить равновесие между Австрией и Пруссией, Россия властно потребовала от противников прекращения военных действий. Один лишь окрик из Зимнего дворца прекратил кровопролитие. Более того, Россия была гарантом заключенного между соперничающими сторонами договора.

Но Европа уже была тесна для императрицы. Она устремляла свой взор за моря.

А что могла обещать ей Сибирь?

— Извольте, ваше величество, взглянуть сюда, — граф Воронцов указал с поклоном на стол, заставленный образцами руд. — Эти скромные каменья не так ласкают взор, как самоцветы, но именно им предстоит составить славу России. Это металлы, в Сибири обнаруженные. Серебро, медь, свинец, железо… — Воронцов мягко улыбнулся. — Говорят, когда создатель пролетал над миром, рассеивая по земле богатства, над Сибирью у него замерзли руки, и он вывалил на заснеженный, дикий край все разом. Нет металла, которого бы не оказалось в Сибири, на востоке империи вашей!

— Вот не ведала, — заметила императрица, — что вы, Александр Романович, мастер сказки сказывать!

— Сии сказки, ваше величество, — улыбнулся Воронцов, — науки подтверждают.

Ответ можно было счесть дерзостью. Но Екатерина, преодолев замешательство, во всеоружии своей обольстительной улыбки лишь покивала графу.

Когда кареты с императрицей и сопровождавшими ее лицами отбыли, Александр Романович прошел в свой кабинет. Здание коллегии гудело как потревоженный улей. В коридорах звучали восторженные голоса чиновников, на лестницах, в обширном вестибюле стоял шум, но в кабинете президента стояла тишина.

Поскрипывая башмаками, Александр Романович прошел к камину. На лице графа было раздумие.

Воронцов понял настроение императрицы. Но он надеялся, что выставка в Коммерц-коллегии все же оставит след в людских умах.

— Подходим, — голос Измайлова раздался в сыром тумане.

Впереди, в белесой дымке, над оловянно блестевшей водой, Наталья Алексеевна увидела неяркий огонек. Рядом с ним вспыхнул второй, третий. Наталья Алексеевна рукой взялась за мокрые ванты. Стало страшно. Охотск, сейчас явятся Козлов-Угренин, Кох… Налетят как вороны, а Григория Ивановича нет.

Вся команда была на палубе. Дождались! Каждому подмигивало свое окошко на берегу.

Галиот продвигался вперед тихим ходом, чуть слышно поскрипывал такелаж.

— Герасим Алексеевич, — сказала вдруг Наталья Алексеевна, — а что, ежели подойти без пушечной пальбы и колокольного боя?

Измайлов наклонился к ней, хотел разглядеть лицо, но увидел в свете фонаря только черные провалы глаз да плотно сжатые губы.

— Что так? — спросил удивленно. — Да и нельзя. Обязан я при входе в порт обозначить судно.

Наталья Алексеевна шагнула ближе к нему, взяла за руку.

— Боязно мне, батюшка, — сказала голосом тонким, — налетят хуже воронья, сам знаешь. А мне перед Григорием Ивановичем ответ держать. Ты скажешь, коли спросят, мол, хозяйка так велела, а я баба-дура, мне многое неизвестно может быть. Подойдем тихо, груз снимем… Пакгаузы у нас добрые. Утром я уж как ни есть, а отвечу. Но груз-то под замками будет крепкими. А? Герасим Алексеевич? Так-то надежнее.

И голос у нее стал потверже. И не понять сразу: не то просит она, не то приказывает. Вот так повернулось дело. Измайлов от неожиданности заперхал горлом.

— Вот так-так, — сказал, повеселев вдруг, — баба-дура… Я уж и сам думал, как обороняться… Но ты и меня, матушка, обскакала… Обскакала…

Измайлов велел убирать паруса. Затем загремела цепь, с шумом упал в воду якорь.

Наталья Алексеевна еще сильнее стянула платок на груди. Трусила все же, но вот сибирская заквасочка в ней сыграла, настояла баба на своем. «Когда товар за хорошими дверьми, за крепкими засовами лежать будет, — подумала, — мне с кем хочешь разговаривать полегче станет. А там, глядишь, и Гриша явится».

Измайлов уже дал команду байдару спустить на воду. Заскрипели блоки, мужики на палубе замельтешились тенями.

— Эк, облом, — крикнул кто-то недовольно, — куда прешь? Возьми на себя, на себя!

— Спускай, спускай! Смелее.

Слышно было, как байдара о борт чирканула и упала на воду.

— Конец придерживай, — сказали сипло с байдары.

По палубе простучали ботфорты Измайлова.

— Как воры подходим, — сказал он, — как воры, а?

И чувствовалось: крепкие слова с языка у него просились, но он сдержал себя.

— Ничего, батюшка, — сказала Наталья Алексеевна, — лучше сейчас нам воровски подойти, чем перед Григорием Ивановичем ворами стать.

Измайлов крякнул.

— Слабый народец-то у нас. Силенок немного у мужиков осталось, я думаю, вот как сделать надо…

Он наклонился к Наталье Алексеевне и заговорил тихо.

— Хорошо, батюшка, — ответила она, — это уже ты как знаешь. Здесь тебе лучше распорядиться.

Измайлов повернулся и пропал в темноте.

Галиот покачивался на тихой воде.

Герасим Алексеевич так прикинул: своими силами, да за одну-то ночь, галиот никак не разгрузить. Но знал он: у фортины — где Григорий Иванович перед отплытием пир давал — всегда вертится народ. Голь портовая. Вот с этими-то, ежели ватагу подобрать поболее, вполне можно успеть.

Народец это был крученый, верченый, но мужики жилистые