Устав от долгой речи, Мария Петровна опустилась на диван.

– С чего ты вдруг такой доброй стала? – с нарочитой грубостью спросила Ирина. – Полчаса назад клеймила меня, обзывала воровкой, которая мечтает завладеть твоей недвижимостью.

– Прости меня! – закрыв глаза, проговорила Мария Петровна. – Нет, не за то, что тридцать лет назад… я же понимаю: за то прощения нет. За сегодняшнее: что орала, обзывала… Это по привычке… вторая натура… горлом брать, характер показывать… Ну, дура! – воскликнула Мария Петровна, еще сильнее зажмурившись, а потом широко открыв глаза. – Дура я старая! Не сообразила сразу, мозги плесенью покрыты. А ты все правильно рассчитала. Правильно! – повторила с нажимом Мария Петровна. – Так будет лучше! Тебе лучше! Пусть я останусь в твоей памяти сволочью и чудовищем. Я такая и есть, все правильно! А сейчас иди домой, заждались тебя. Иди, не переживай, больше врачей вызывать не буду, могут спать спокойно. Вот ключ.

Ирина взяла ключ, но с места не поднялась.

– Если ты думаешь, что я здесь третий час торчу потому, что… – начала Ирина и поймала себя на готовом сорваться вранье, разозлилась, сбилась, и с вызовом продолжила: – Да! Я здесь в том числе и потому, что хотела… увидеть, как ты… тебя… тебе… Словом… Но главное другое! Главное – твоя болезнь. И вот что я как врач…

– Леший с ней, с болезнью, – устало перебила Мария Петровна. – Иди домой!

– Я должна…

– Ничего ты мне не должна! Запомни! А сейчас уходи! Нет больше моих сил. Прощай, дочь!

Мария Петровна смотрела на нее с беспомощным и фатальным обожанием. Так, наверное, смотрит на последний рассвет или закат умирающий, желая насладиться солнечными лучами, понимая собственную неспособность изменить роковой ход событий. Мария Петровна считала себя умирающей. Но Ирина так не думала.

– Хорошо! – тряхнула она головой, будто отгоняя сомнения, ломая старые препоны. – Рассказывай!

– Что рассказывать?

– То, что тебе не терпелось выложить: как ты меня бросила.

За сегодняшний вечер нервы, эмоции Марии Петровны столько раз оказывались наряжены до предела, звенели тетивой, рвались в клочья, казалось, они не выдержат еще одной нагрузки. Выдержали! Ее нервы из титановой проволоки. Только на секунду оглохла от волнения, лицо передернулось от множественных тиков, руки будто подпрыгнули и затряслись.

– Спокойно! – подавшись вперед, приказала Ирина. Она схватила мать за руки и прижала их к коленям. – Успокойся! Все в порядке! Укол сделать?

– Нет, извини! Горло пересохло, смочить бы. Может, чаю?

– Пошли, – поднялась Ирина. Она тихо крякнула, наступив на больную ногу. «А у матери, наверное, ожоги саднят, – подумала она. – Опять на кухню. Действительно, как лошади на заданном маршруте».

На кухне Ирина, опередив мать, взяла чайник, потрясла им в воздухе – воды на донышке. Набрала из крана, поставила на газ.

Мария Степановна, точно гостья, скромно присела на угловой диванчик. Ирина убрала в раковину грязные тарелки и чашки, оглянулась в поисках чистых.

– В шкафчике перед тобой, – подсказала Мария Петровна.

Ирина достала посуду, поставила на стол, села напротив матери.

– Точно укол не требуется или капли?

– Со мной все в порядке, – ответила Мария Петровна, – то есть не в порядке… ерунда. С чего же мне начать? Родилась в сорок пятом, четыре годика было, когда родителей репрессировали… кажется, я это уже говорила… как чувствовала… Рассказывала тебе, а сама внутренне удивлялась: «Чего это я разоткровенничалась, биографию сопливой девчонке выкладываю?» Ох, ты не обижайся на «сопливую девчонку», я всех… я же не знала… а выходит, не напрасно болтала… Тьфу ты, японский городовой! Мысли пляшут, слова путаются!

– У тебя есть коньяк? – спросила Ирина. – Водка, вино на крайний случай?

– Выпить хочешь? – ласково, будто речь шла о компотике для ребенка, отозвалась Мария Петровна.

– Тебе рюмка не помешает.

– Я сейчас!

Мария Петровна подхватилась, быстро вышла из кухни. Вскоре вернулась с бутылкой коньяка и рюмками.

– Мне тебя и угостить нечем! – сокрушалась она. – Была баночка икры…

– Яее съела! – чуть не расхохоталась Ирина.

– Господи! Опять не то ляпнула! Просто черт на языке сидит. Ну, давай выпьем. – Мария Петровна разлила коньяк по рюмкам и взяла свою в руки. – Конфетами шоколадными закусывай.

– Не буду пить, – помотала головой Ирина. – На работе не употребляю.

– Что же я, одна? Как алкоголичка? Так не годится!

Она поставила рюмку и посмотрела на Ирину глазами обиженного Николеньки. У сына точь-в-точь так округлялись глаза, ползли вниз уголки губ, когда он считал себя незаслуженно наказанным. Но на бабушку ехидную, в злом гневе ругающуюся внук не был похож. Впрочем, думала Ирина, Николенька еще мал для ситуаций, которые могли бы спровоцировать негативные реакции. Самое большое горе у сына вызывал отказ купить детскую железную дорогу, как у богатенького Стасика. Надо все-таки извернуться, думала Ирина, занять денег и купить Николеньке эту немыслимо дорогую игрушку. Двухтысячный год, особая дата, пусть запомнится.

Ирина не стала спорить с матерью, взяла рюмку. Мария Петровна расплылась от улыбки (ямочка на подбородке – точный слепок Николенькиной).

– За что выпьем, Ирочка?

– Обойдемся без тостов, – пригубила коньяк Ирина.

– А я хочу выпить за тебя, девочка! За свидание наше негаданное и счастливое! За то, чтобы ты нашла свой путь, не только женский, как мать и супруга, но и путь специалиста. Если жизнь так складывается, что бабам, кроме домашнего хозяйства, еще и государство строить надо, то в подсобницах да младших помощниках кочегара сидеть глупо. Ты думаешь, что в профессии разочаровалась, а на самом деле – в себя веру потеряла… Это я не о том, занесло. Кто я такая, чтобы тебя жизни учить? Выпьем! За тебя!

Мария Петровна одним глотком выпила коньяк, задержала дыхание на несколько секунд и шумно выдохнула. Развернула шоколадную конфету, понюхала ее и отложила, не стала есть.

Ирина не собиралась пить. Но слова матери о разочаровании в профессии были как удар по больной мозоли. Ирина опрокинула содержимое рюмки в рот, следуя примеру матери, задержала дыхание, в унисон шумно выдохнула. Развернула конфету, опять зачем-то повторяя движения матери, понюхала, прежде чем съесть.

Они обе волновались и скрывали свое волнение. Ирине предстояло услышать ответ на вопрос, который мучил ее всю жизнь. Марии Петровне – покаяться, оправдаться. И хотя прощения быть не могло, даже сотрясение воздуха словами, выталкивание их из себя на глазах у дочери было подарком судьбы. Как для грешника сходить в храм – отпущения грехов не получить, но Богу о себе и своих страданиях напомнить.