– Я не стану разговаривать с вами иначе как на языке стали, пока вы не представитесь, милостивые гиазиры, ― бесстрастно отвечал Эгин, приглядывая пути возможного отступления.

– Милостивые гиазиры! Видал, как загибает! ― заржал один из трех, самый представительный и рослый. ― А не пошел бы ты в пень, такой благородный!

Эгин молчал. Когда против тебя трое, лезть на рожон не рекомендуется. Пусть сначала кто-то из троих допустит промах.

– Я же вам говорила, Атен оке… Атен оке… Я же вас просила, Аген, то есть предупреждала, ― зашептала Овель, складывая руки замком. ― Они выиграли. И я им буду как бы приз. А вы ― уходите.

Точеный носик Овель покраснел, и это было заметно даже в темноте. А глаза ― о да, милостивые гиази-ры, то были глаза жертвенного ягненка. Эгин заложил черную прядь Овель за ее изящное ушко. Улыбнулся ей и, к собственному глубочайшему, хотя и неосознанному в тот момент удивлению, ответил:

– Еще не ясно, кто выиграл, Овель. Может быть, приз достанется мне?

Сказал и подивился собственной наглости. Сыпать двусмысленностями с незамужней родней Сиятельного князя? Норо оке Шин, пожалуй, лишь пожал бы плечами, узнай он об этом.

– Ну чо, нашептались? ― рослый детина в высоких сапогах решительно шагнул в грязь, обнажая меч.

Что ж, первый шаг был сделан. Эгин мягко оттолкнул Овель к стене, ограждавшей кольцо сзади, и вдохнул полной грудью. Трое и две собаки. Это плохо. Но не безнадежно.

– А вы чего стали, сюда! ― скомандовал рослый, обернувшись к своим товарищам.

Те последовали за ним. Похоже, о честном поединке речь вообще не идет. Впрочем, странно, если бы было иначе. Псы безропотно последовали за хозяевами. «Воспитанные», ― в сердцах выругался Эгин.

– Ты чего, благородный? Давно не получал, что ли? ― голос зачинщика был низким, с легкой хрипотцой. ― Захотелось прадедушку проведать на том свете? ― продолжал он, пока его ребята подтягивались к Эгину с боков.

Было видно, что решимость Эгина защищать Овель кажется всем троим странной.

«Он из Иноземного Дома», ― спустившись на полтона ниже, сообщил рослому тот, его товарищ, в охотничьей шапке.

– Да хоть из свиты Сиятельной Сайлы! ― заржал рослый.

«Интересное дело, ― подумал Эгин. ― Эти ребята одеты, как штатские, а хамят, словно гвардейцы Сиятельного князя. Разгуливают по Пиннарину с псами, словно высшие чины Внутренней Службы, и оскорбляют чиновника Иноземного Дома. По виду ― наемники из северян, по речи ― из Урталаргиса».

– Разве вам не известно, какие влиятельные родственники у этой девочки, которую вы сейчас пытаетесь прибрать к рукам? ― не оставляя надежды уладить дело миром, поинтересовался Эгин.

– Знаем, знаем! У нее о-очень влиятельные родственники, ― снова заржал тот, что был за главного.

– Особенно дядя! ― вклинился стоявший поодаль, тот, что придерживал псов.

– Они-то нас и послали, господин хороший, так что дела твои швах, ― авторитетно добавил третий, обнажая свой короткий и широкий меч.

Случилось то, чего Эгин давно ожидал, ― Овель разревелась. Видимо, упоминание о родственниках действовало ей на нервы похлеще любых сколопендр, ползающих по спине, и гадюк, обнимающих шею холодным чешуйчатым воротником.

– Короче… ― но рослый не успел договорить, потому что Эгин, метнувшись, словно молния, в глубоком выпаде, всадил меч ему прямо в живот, который, к счастью, не был защищен даже дрянной кольчугой. Всадил на половину длины лезвия. И тут же начал обратное движение. Трюк опасный, но иногда крайне эффективный.

Остатки хмеля слетели с Эгина в тот же миг. Ают-ское, истерика Иланафа, философствования Онни и даже милые влажные губки Овель ― все это уже не существовало для него. Оставались только двое вооруженных мужчин и два свирепых пса, воспитанность которых может обратиться нападением в любой момент.

Так же стремительно Эгин извлек меч из раны и отскочил на два шага назад. К стене. К Овель. От неожиданности она даже перестала всхлипывать столь отчаянно. Рослый заскулил, скрючился, ухватился за рану и упал на спину, в помои. Наконец-то он осознал, что с ним произошло. Осознал, когда повалился спиной в нечистоты, покрывшие его с головой. И ослиная моча вкупе с кухонными отбросами, грязь вперемешку с теплыми каплями ночного дождя были ему саваном. Если такие, как он, вообще заслуживают савана.

Внезапность ― половина победы. Все это верно. Но всякий знает, что, взяв врасплох одного врага, ты вынуждаешь оставшихся на удвоенную осторожность и жестокость.

– Спускай, Ракку, ― бросил товарищу второй, тот, что разглагольствовал о дяде Овель, отступая. Похоже, таланты писаки вершить суд жизни и смерти не подлежали теперь сомнению, и он просто струсил. Меч, однако же, прятать не спешил.

Псарь что-то шепнул своим питомцам, и те, не издав ни единого звука, бросились на Эгина под одобрительное улюлюканье обоих провожатых. Обе твари были кобелями. Черными, с обрезанными ушами и хвостами. Поджарыми, мускулистыми, сильными, откормленными. Эгин не очень хорошо разбирался в псах, потому что терпеть их не мог, но даже его знаний было достаточно для того, чтобы понять ― они обучены держаться до последнего, нападать на вооруженного человека, останавливать бегущих и ударом лап вышибать из седла всадника.

При Эгине был только меч. Причем так называемый «салонный меч». Кто бы мог подумать, что вечеринка у Иланафа будет иметь столь неожиданное продолжение? Как и всякий салонный меч, клинок Эгина был тонок, слегка искривлен и имел очень длинную рукоять с избыточно декорированной гардой. Для того чтобы давать отпор псам, хорошо бы располагать чем-то более длинным и более увесистым.

Самое лучшее отступать к стене, когда обе собаки присели для прыжка, предварительно изучив характер обороны Эгина. Одна из них обязательно погибнет. Но зато другая обязательно достанет Эгина, Меч которого будет все еще вонзен в тело первой.

Он всегда ненавидел собак. Иногда стеснялся этого. Особенно с Вербелиной. Но в тот момент, глядя на их пасти с желтыми зубами, на пасти людоедов, а отнюдь не вегетарианцев (от Вербелины Эгин слышал, что в отдельных состоятельных дворах этих тварей кормят человечиной кровожадные самодуры вроде того же Хорта оке Тамая, но он тогда не поверил), он поклялся, что никогда и ни за что не потреплет за ухом ни одну псину, будь она хоть с голубя величиной.

Под бодрое улюлюканье псаря собаки прыгнули в сторону резко отступившего на четыре шага по диагонали Эгина. «В этот раз не попадут, но в следующий!» ― Эгин не успел закончить свою мысль, ибо истошный крик Овель тут же свел на нет его планы.

– Сэм-ми-са! ― истошно завизжала она. ― Сэм-ми-са!

Эгин обернулся. С Овель было все в полном порядке. Она была жива, невредима и разъярена, словно тигрица. Конечно же, испугана. Но, по крайней мере, больше не плакала. Но самое любопытное ― это то, что она обращалась отнюдь не к Эгину. И не к своим преследователям. Она обращалась к псам. И псы, похоже, прекрасно слышали ее.