Дверь кабинета стремительно растворяется, и в проеме появляется Полина с подносом в руках. С неизменно презрительным выражением своего красивого лица, Полина проходит к столу и выставляет на него следующее: чашку полутораложечного растворимого кофе для дамы, чашку полутораложечного растворимого кофе для меня, блюдечко с овсяным печеньем и розеточку с вареньем из проса.

— Что-нибудь еще? — строго спрашивает Полина, — Что это с вашим лицом?

Я ей в ответ лишь вежливо улыбаюсь.

Полина разворачивается и выходит из кабинета, непристойно вильнув бедрами и качнув восхитительным задом. Где-то в глубине коридора тявкает ее гаденькая собачка.

— Итак? — спрашиваю я у женщины, провожая Полину глазами и дуя на источающую густой пар поверхность своего кофе.

— А вот так, — странно отвечает мне женщина, — То есть — никак.

— Не понимаю, — честно признаюсь женщине я.

— Да что ж тут непонятного, — вздыхает Марина Л. и пробует кофе на вкус, — Когда я была стабилинисткой — мне было понятно, что и зачем я исповедую. А когда вдруг…

И она снова всхлипывает.

Я сижу за своим рабочим столом в кресле, смотрю на эту женщину и думаю — сколько же, сколько людей и судеб переломал этот выбор? Сколько честных и свободолюбивых стабилинистов однажды вдруг понимали, что что-то не так, что курс неверный, а режим — преступный. И всем им приходилось перешагивать не только через свои убеждения — но и через самих себя. Страшным топотом перешагивать. Потому что им надо было успеть. Успеть хотя бы часть своей жизни прожить в счастье и наслаждении. Ибо нет для человека высшего наслаждения, чем наслаждение демократией и свободой. Так говорит Бурджанадзе.

Женщина всхлипывает. И тут я решаюсь задать ей главный, особенный вопрос.

— Скажите пожалуйста, — я пытаюсь придать своему голосу наиболее сочувственный тон, — А почему вы все время одеты в рыбное?

— То есть как это — все время? — удивляется женщина и немного краснеет, — Да мы с вами виделись только в лифте мельком пару раз. Что это вы себе позволяете!?

— Я просил бы прощения, — отвечаю немедленно, — Но просто… это такая необычная одежда в наших краях.

— Ваши края — это где? — вдруг спрашивает меня Марина Л. сухим и хозяйственным тоном.

— Наши края — это здесь, — с готовностью развожу руки я, — В Кремле. Фридом Хаузе. В Москве. А почему вы спрашиваете?

— Ваши края… — тихо говорит женщина, — Они ваши, но не мои. Когда я была стабилинисткой, никому и в голову не приходило носить одежду, изготовленную из рыбы. Все носили одежду, изготовленную из кожи турецких животных. Чего нам тогда не хватало? Зачем нам теперь все вот это?!

— Как это — чего не хватало? — пораженно спрашиваю у Марины я, — Свободы! Нам не хватало воздуха! Мы жили душной атмосфере авторитаризма, тотальной цензуры и бюрократического произвола… Мы задыхались от несвободы!

— А сколько вам было лет, когда пришла революция? — вдруг спрашивает Марина.

Я очень не люблю этот вопрос.

— Ну… — отвечаю я ей, — Мне было… да какая разница, сколько мне было! Я всё помню!

— Зачем же вы врете… — устало вздыхает женщина.

Я утыкаюсь в свой кофе. Его удивительный запах очень бодрит. Кто-то из старших рассказывал мне, что когда-то давным давно бодрящие свойства кофе зависели не от его запаха, а от содержания в нем тонизирующих веществ. Но поскольку тонизирующие вещества наносят человеческому организму непоправимый вред, лучшие американские специалисты изобрели безопасный растворимый кофе, в котором таких веществ нет. И который, тем не менее, тоже очень бодрит, стоит его понюхать. Человеческий организм трепещет от этого запаха и мобилизуется на борьбу с ним, в то время как никакого физиологического вреда организму нет. Рукоподаю величайшей науке генетике, когда-то бесстыдно гнобимой тоталитарным режимом Сталина.

— Вы же ничего не помните! — восклицает женщина, — Вы молодой еще совсем юноша! Вы жертва государственной пропаганды, которая с рождения вбивает вам в голову, что при старом режиме все было очень плохо. А при старом режиме вовсе не все было плохо!

Я возмущаюсь.

— Что это вы такое мне говорите тут? — взволнованно поднимаюсь я с кресла, — Революция дала нам свободу! Счастье и наслаждение жизнью! До революции российские люди прозябали, их уровень жизни был оскорбительно низок!

— А как же одежда из кожи турецких животных? — удивляется женщина, — Она же была лучше рыбной!

— Вы искажаете исторические факты! — я стоек и принципиален, — Погодите, погодите…

Я роюсь в бумагах на столе.

— Вот! — торжественно поднимаю я перепечатку из журнала The Times, — Смотрите, как описывали честные западные журналисты стабилинистские авиалинии в две тысячи седьмом году.

Читаю:

«Самолеты советских времен марки „Туполев“, которые летают над российскими и китайскими просторами, вселяют страх еще до взлета. Уже в демонстрации мер безопасности, во время которой пассажиров призывают пользоваться „канатами аварийного покидания“ при возникновении чрезвычайной ситуации, есть нечто дезорганизующее.

Бортовые инженеры ходят с гаечными ключами туда-сюда по проходам, в рамках предполетной проверки приколачивая панельную обшивку на место.

После того как самолет поднимается в воздух, бортинженеры исчезают в туалетах, зачастую со степенными стюардессами, и на протяжении остальной части полета из-под дверей валит сигаретный дым. Тем временем пассажиры начинают пересаживаться и устраиваться поудобнее, чтобы спрятаться от морозного воздуха, просачивающегося сквозь дыры в плохо подогнанных запасных люках.

Неубывающая череда алкогольных напитков, которые носят в кабину, всегда вызывает беспокойство, но, по крайней мере, помогает объяснить неожиданные рывки самолета. У „Туполева“ нет автоматического поддержания скорости, и время от времени нога пилота давит чуть сильнее, и пассажиры оказываются вдавленными в свои кресла от перегрузки.»

Зачитав статью, торжествующе смотрю на женщину.

— Но теперь-то вообще нет никаких авиалиний… — тихо говорит она, — И никаких самолетов… разве что для батареек…

— Потому что лучше не иметь вообще никаких самолетов, — строго ответствую я, бросая бумау на стол, — Чем иметь такие, как описанные в этом журнале!

Взволнованно прохожусь по кабинету.

— Да что там самолеты! В обществе царила атмосфера страха и недоверия! В любой момент вас могли схватить и бросить в подвалы Лубянки! Услать в Краснокаменск! А то и просто — застрелить в темном подъезде из пистолета марки ТТ.

Женщина слушает меня с интересом.

— По улицам Москвы бродили медведи и пьяные бандиты, — рассказывал я, — Человека могли убить за бутылку водки! А межнациональные отношения? Погромы, сожженные магазины, социальная разобщенность и ненависть! И все это не чьи-то там выдумки, а документальная правда, зафиксированная в материалах библиотеки Инопресса! Пойдите туда, почитайте! Это на сорок восьмом.