Через несколько дней на ту же тему заговорил и Жан, который успел пораскинуть мозгами и сказал, с одинаковым выражением поглядывая то на Христосика, то на Луизу:

— В конце концов справедливость в том, чтобы соблазнитель женился на соблазненной им девушке, и, например, — прибавил он, — случись Луизе потерять голову из-за какого-нибудь пар™, ему не отвертеться от того, чтобы поступить с ней как должно, а не то я ему живо шею намылю вон на той речке, что неподалеку.

— И правильно сделаешь, — подтвердил Франсуа.

— Черт подери, — проворчал и Николя, жестом показывая одобрение.

— Нас трое, — попросту сказал Жан.

— А силы на десятерых хватит, — снова проворчал Николя.

Христосик ничего не понял, он думал о своем; Луиза была серьезной и задумчивой.

Еще через некоторое время Христосик, отнеся только что законченного деревянного святого в альзенбергскую церковь, сам не зная зачем, завернул к Годенам. Стоял декабрьский воскресный денек, около четырех часов пополудни. Небо было синим и глубоким; над фермой, освещенной холодными лучами, витали легкие витражи розоватого тумана, рассеивавшиеся у самого горизонта. Чтобы согреться, Христосик прошел прямо в кухню. Он застал там Луизу, праздно сидевшую у огня, что было необычно для нее.

Луиза прекрасно выглядела в шелковом платье цвета анютиных глазок, в черном переднике и тонких прюнелевых башмачках. Она надела все свои украшения. Христосик подошел к ней совсем близко: она пахла фиалками. Почему в тот день она так благоухала фиалками? Почему так ярко оделась? Христосик почувствовал, как забилось сердце; она показалась ему помолодевшей лет на десять. По чьему чудесному веленью несчастная девушка именно сейчас показалась ему такой красивой? Она взглянула на Христосика своими большими запавшими глазами, полными тоски и жаркой страсти.

— Присаживайтесь, господин Христосик, — сказала она. — Я ведь валлонка, правильно ли я произношу ваше имя?

— Да, мамзель Луиза, — отвечал Христосик. — А я-то ведь фламандец, правильно ли я выговариваю ваше?

Занавески, против обыкновения, были задернуты, а шторы опущены. Снаружи Христосика и Луизу можно было увидеть только через дверь, которую Христосик забыл закрыть за собой, когда входил.

— Вы бы закрыли дверь, — произнесла Луиза, — сюда тянет ветром.

Христосик пошел закрывать дверь; Луиза задрожала.

— Отчего же вы дрожите, мамзель Луиза? — спросил Христосик.

— Я дрожу? — отвечала Луиза. — Что это вы вообразили себе?

Сердце Христосика, так долго стремившееся к идеалу, вдруг проснулось при виде живой, земной женщины: Христосик почувствовал, что Луиза страдала, что она его любит. Они долго и пристально посмотрели друг на друга. Оба поняли все, глаза Луизы увлажнились, щеки порозовели, а бледные губы были поджаты: Христосик схватил стул и сел рядом, она отодвинулась вместе с креслом. Он все еще смотрел на нее так же пристально, а она на него.

— Луиза, — сказал он.

— Христосик, — сказала она.

И оказалась у него на коленях.

Христосик уже готов был сказать Луизе: будь моей женой, как вдруг заметил, что она отвернулась. Подумав, что она плачет, он постарался заглянуть ей в глаза: на губах ее играла победная улыбка, и это поразило доброго юношу — только что она была такой красавицей, а сейчас казалась почти уродливой. Христосик побоялся понять. Он встал.

— Как странно, — сказал он.

— Что странно? — спросила Луиза.

— Ничего, — сухо ответил Христосик.

К пяти часам ввалились братья и потребовали чего-нибудь перекусить.

— Да не лучше ли вам уж сразу поужинать? — предложила Луиза.

В деревнях «перекусить» означает съесть что-нибудь наспех, почти на ходу, а уж если ужинать, тогда на стол ставят все, что осталось от обеда, — мясо, пиво и прочее. Вот почему Луиза спросила братьев, не хотят ли они уж лучше поужинать, чем перекусить.

Христосик стоял лицом к очагу и, следовательно, спиной к вошедшим, и весь был поглощен созерцанием дров, которые в самой глубине камина лизал огонь; он забыл поздороваться с братьями.

— А что ж туг поделывает Христосик в такой вечерок, а? — спросил Жан, хлопнув его по плечу.

Христосик не отвечал.

— Ох уж эти фламандцы, — сказал Франсуа, — все они, черти, на один манер — пока не выпьют чарки, витают в облаках. О чем мечтаешь, Христосик?

— Ба, — сказал Николя, — да небось они с Луизой объелись тут сладких пирожков с ягодами. Луиза, ты угостила твоего дружка Христосика сладким пирожком? А мы вот поглядим, — сказал великан, дружески обхватив хрупкого юношу за плечи, — вот и поглядим, почему ты и ответить не хочешь, когда мы к тебе обращаемся?

Христосик взглянул на Луизу и простодушно ответил:

— Сердце кручинится.

— Ха, сердце у него закрутилось, — отозвался Николя, желая пошутить, — взгляните только на этого мусья, который стоит с таким видом, будто у него закрутилось. Да откуда ж кручина у фламина?

Христосик выдавил сквозь зубы:

— Не знаю я откуда.

— Я это знаю, я, — сказала Луиза.

— Да ну, — хором выдохнули все трое.

— Ну а вот и да, — подтвердила она, — и расскажу все вам, пока вы сейчас будете ужинать и Христосик вам составит компанию, если только он не слишком рассердился на меня, а, Христосик?

— Да я что-то не хочу есть, — отвечал Христосик.

— Жил-был однажды, — начала Луиза так нерешительно, точно совершала какое-то преступление, — жил-был однажды юноша, и был он так красив, что все девушки сходили по нему с ума…

Христосику показалось, что Луиза сейчас выдаст его братьям с головой, что она собралась запугать его, чтобы на себе женить. Он подумал, как это все чудовищно и невыносимо.

— Да вы-то уж с ума не сошли, — строго перебил он, — знаете ведь, что сделать собираетесь?

— Господи Боже мой, — вскрикнула она побледнев, — Господи, и правда что… Я слишком поспешила к своему счастью, моя ли в том вина; Христосик, я так страдаю. Христосик, простите меня.

Христосик не отвечал, Жан нахмурил брови, пристально посмотрел на Луизу и умолк.

— Да что ж такое тут творится, — вдруг воскликнул Николя, — только сейчас Луиза вроде собиралась сказку рассказать и вдруг перестала, чтобы просить прощения у Христосика, за что прощения, почему прощения?

— Тут и сам черт со свечкой не разберется, — сказал Франсуа.

Жан все еще молчал. Это молчание, за которым угадывались понятные мысли и желание выстроить их в логический ряд, чтобы наконец огласить решение, добило Луизу. Она ужаснулась тому, что едва не совершила.