Конечно, о необычайном куше, выигранном в карты у Антуана Голицына, в Канцелярии Военного министерства знали все, включая последнего копииста. Посему, получив жалованье и убедившись, что пребывать ему в отпуску надлежит еще почти два месяца, Тауберг поспешил ретироваться, дабы поскорее оградить себя от любопытных и завистливых взглядов крапивного племени, и отправился на встречу с Волховским.

На Невском от Мойки и до Фонтанки по дорожкам аллеи высокого бульвара гуляющая публика дефилировала так плотно, что Тауберг, лишенный возможности маневра, был вынужден принять заданный ритм и увидел Волховского лишь тогда, когда уже потерял надежду отыскать его в этой сутолоке.

— Ну наконец‑то, — устало произнес Иван Федорович, подойдя к Борису. — А я уже отчаялся тебя здесь встретить. Это твое «увидимся на Невском» стоило мне многих нервов.

— Что так? — беспечно произнес Волховской, высматривая в публике знакомых и раскланиваясь с ними. — Разве не то же самое на Тверской?

— Я не бываю на Тверском бульваре только ради того, чтобы себя показать да на других посмотреть.

— Конечно, тебе лучше сидеть анахоретом в своем домике на Ордынке.

— Да, мне так лучше, — согласился Иван. — Потому что фланировать без цели по бульварам есть бесполезная трата времени.

— Ошибаешься, друг мой, — усмехнулся Волховской. — Не такая уж и бесполезная. Словечко с одним, словечко с другим, глядишь, и решена какая‑нибудь проблема. Ну что, обедать?

— Пожалуй, — кивнул согласно Тауберг. — Аппетит‑то я нагулял.

— Тогда к Пьеру?

Большой ресторан француза Пьера Талона выходил фасадом на Невский проспект сразу за Полицейским мостом. Обеды здесь были отменны. Особо славились блюда из бекасов, дупелей, вальдшнепов, кроншнепов и прочей птицы с длинными носами. Посему помимо жареной лососины, паровых гатчинских форелей, копченых сигов, спаржи, индейки с орехами и жареных фазанчиков друзья заказали блюдо бекасов, начиненных фаршем и жаренных на вертеле. Пили рейнвейн и лафит, в самом конце обеда — чай с ромом.

— Ужинаем сегодня в Английском клубе, — закурив сигару и откинувшись в креслах, произнес Волховской. — Послушаешь, о чем говорят в столице. А какие типажи! Один граф Валериан Тимофеевич Лопухин чего стоит. Ему все ордена надеть — шагу не ступить. Реликт! Трем императрицам служил в офицерских чинах!

— Он что, поднялся?

— Коли в клуб ходит, значит, поднялся. Сразу после венчания его вновь обретенной внучки с нашим другом князем Сергеем и наступило облегчение. Добрые вести, брат, сердце лечат.

— Знаешь, Борис, я не хотел бы… не то настроение, — начал было Иван.

— Да что с тобой сегодня? — спросил Волховской, приподняв чернявую бровь. — Ходишь как в воду опущенный, за обедом все с тарелкой больше разговаривал. Может, опять с княгиней повздорил?

Тауберг на мгновение застыл под внимательным взглядом друга, потом обреченно вздохнул, — скрыть что‑либо от казалось бы легкомысленного Волховского было трудно.

— Она получила развод, — просто ответил он.

Вот это новость! Что же ты молчал, чертяка! — оживился Волховской. — Для такого события и шампанского не жалко. Эй, братец, — махнул он рукой официанту, — бутылочку старушки Клико! Мигом!

— Оставь, Борис, — остановил его Иван. — Не нужно. Я хочу завтра в Москву вернуться.

— С чего это? — удивился Волховской. — Ты же от княгини без ума. А теперь она свободна и явно тобой заинтересована. Самое время за прелестницей приволокнуться, чтобы от тоски‑кручины не засохнуть.

— С такими, как она, — серьезно отозвался Иван, — пустые амуры не разводят. На таких женятся.

— Так женись, кто тебе мешает? — не унимался князь. — Пропал Тутолмин! Выиграл‑таки я пари! Как чуяло мое сердце, что деньки твои холостые сочтены.

— Да охолонись ты. Рано обрадовался.

— Что? Неужто отказала? А ведь какие томные взгляды бросала, искусительница.

— Борис, у тебя иногда язык впереди разума бежит. Не было разговора о свадьбе. То есть… не было.

А что было? — тут же заинтересовался Волховской, но, увидев насупленные брови Тауберга, мгновенно поднял руки. — Все, все. Не мое дело: было не было. Если нет другого способа получить ее, пойди упади на колено, прижми лилейные ручки Александры Аркадьевны к страждущему сердцу и проси стать твоей. Что‑то мне говорит, что отказа не последует.

— Не могу. Рад бы, да не пара я для княгини Голицыной.

Волховской чуть не задохнулся от возмущения.

— Чушь! Тебе с ней жить, а не чинами да родством считаться, — горячо заговорил он. — Не ожидал, брат, от тебя таких сентенций. Вот она, Рассея! Поскреби просвещенного человека, и вылезет спесивый боярин. Эх, Иван, трусишь, видать, такой куш отхватил, а что с ним делать, не знаешь.

— Это не трусость, это справедливость.

— Да чем же ты не пара? Денег мало — так у нее своих полно. Чины еще выслужишь, ты молод. Род не от Рюрика? Дети крепче будут.

Иван вздрогнул, как будто его окатили ведром студеной воды.

— Я не хочу об этом говорить, — раздельно, подчеркивая каждое слово, произнес он.

Волховской хотел что‑то возразить, но, взглянув в напряженное, замкнутое лицо друга, только покачал головой.

— Поехали‑ка в клуб, — спустя какое‑то время прервал он затянувшееся молчание. — Развеемся. Нечего от людей хорониться, ипохондрию свою лелеять. Если б ты знал, чего мне стоило записать тебя своим гостем, не стал бы раздумывать. О твоем выигрыше здесь весьма наслышаны, а к вечеру и о разводе станет известно. То‑то суматоха поднимется.

— Вот и будут все на меня пялиться, как на диковинку, — сделал последнюю попытку откреститься Тауберг.

Но его слова не произвели никакого впечатления на князя Бориса. Он спокойно произнес: «Ну и что?» — и выпустил аккуратное колечко дыма.

Английский клуб был почти рядом, на набережной Мойки в доме купца Таля. Почитав свежие газеты и обсудив последние европейские новости, Тауберг с Волховским вошли в игорную залу. Накурено там было весьма густо. Дым сигар витал под потолком голубоватыми облачками, делая расписное небо с нимфами и херувимами более реалистичным. Впрочем, оно было понятным — в зале полным ходом шла игра в банк и штосе, ставки были немалыми, а посему сигара и бокал рейнвейна или бордо здесь были просто необходимы. И ведь надо же было такому случиться: за первым же ломберным столом сидел и понтировал князь Антуан Голицын. Бросив острый взгляд на Тауберга, он произнес явно предназначенную не только одному банкомету фразу:

— Нынешний Английский клуб определен но становится похожим на Мещанское Собрание. Еще немного, и вместе с выблядками кофешенок сюда будут вхожи холопы.