Но если снег выпадает ложками и поварешками, время становится жарким. Париж превращается в последний день Помпеи. Как будто бы парижан атакуют не снежинки, а вулканические камни и пепел. Снежный вечер здесь встречают со смесью ужаса и восторга. Что поделаешь – стихийное бедствие, небеса разверзлись и оттуда – страшное дело – сыпется замерзшая вода.

Вот машины буксуют на светофоре и не могут сдвинуться с места. Зеленый свет бессилен. На брусчатке лежит снег, и колеса проворачиваются зря.

Снега – всего ничего. В Москве на Баррикадной никто бы даже не притормозил на мостовой, а здесь машины во втором ряду гудят тем, кто в первом, и сами слушают грубые гудки из третьего ряда.

Любая квартира с видом на двор напоминает в снежные ночи присыпанную снегом дачку. Любой загородный дом – отель «У погибшего альпиниста». Из-за города не выберешься, по городу не походишь. Снегоуборочная техника не выведена на трассу.

Тротуары разгребают хозяева магазинов, на то есть указ парижской мэрии, но если рядом нет магазина, топай по снегу, никто его для тебя убирать не станет. И нет на улицах дворников-таджиков, владеющих лопатами, что твой самурай мечом.

«Tombe la neige, tu ne viendras pas ce soir»[3], – пел в моей юности Сальваторе Адамо, но только теперь стал мне ясен смысл песни. Дело не в том, что любимая не хочет прийти вечерком. Она, может, и не против, готова, в новом белье и накрашена, но телефон такси вот уже десять минут как отвечает механическим голосом «ваш звонок очень важен для нас», а на одиннадцатую живая девушка-оператор быстро произносит, «извините, в связи с выпадением снега заказы не принимаются». И выключается.

Но! А как же быть, мадам?! Triste certitude! Le froid et l’absence![4] Да вы что там, оборзели?

Гудки, отбой, нет ответа. Парижское такси – нежное создание, холод и снег для него губительны.

Париж под снегом неузнаваем, хоть и такси не ходит, зато станции метро открыты на ночь для всех, кто остался на улице без теплой постели. Красное вино на столах заменяет белое, словно кровь сменяет воду.

Мне трудно объяснить местным знакомым, что снег и мороз – это, конечно, очень здорово, но страшно неудобно. Рассказываю про входы в московское метро, из которых при минус три-дцать столбом идет людской пар, про утреннее сражение с машиной, к которой без веника и скребка не подойдешь, про сугробы у тротуаров, которые постепенно занимают все парковочные места в городе.

Про то, что снег постепенно и коварно из эфемерной субстанции, легкого пуха превращается в надгробный белый мрамор, против которого даже лом не прием. Но, рассказывая про эти зимние ужасы, я почему-то чувствую, что очень скучаю по снегу и звуку дворницкой лопаты, скребущей асфальт ранним утром. А ведь я его когда-то не любил так же, как не люблю сегодня дизели парижских мусорщиков.

Дело в том, что снег как-то уж очень прочно связан с идеей новогодних праздников. Возможно, наши потомки, вокруг которых всё глобально потеплеет, станут наряжать на Рождество финиковую пальму, а апельсины и миндаль вырастут на елках, но пока что заснеженная ель у «Детского мира» по-прежнему украшает мой детский мир.

Есть праздники, которые требуют буквальности до мелочей, когда снег по лесу частому под полозом скрипит, и никак иначе. А тут солнце, зелень и фруктовые рынки на улицах по субботам.

Понятно, что местный парижский мужичок не погонит саночки в Булонский лес за елкой. Если хочется хвои, то вот, перед цветочными магазинами рядом с охапками лилий и роз стоят разнокалиберные вечнозеленые елки. Это удивительные растения, сносу им нет, как пылесосу «Ракета». Хотя и рассчитаны они на короткий срок службы. Они не новогодние, они рождественские – их ставят 24 декабря и с 26-го понемногу начинают сносить на свалки, пункты елочного сбора, где их, наверное, принимают похмельные Пер-Ноэли, местные Деды Морозы.

Русскому человеку, у которого елка дома стоит обычно до мая и пускает корни в паркет, видеть это странно. Зато если вы не успели купить елку, вам остается только выбрать на улице наилучшую лесную красавицу из тех кто, как и многие вообще красавицы, лежат после праздника пластом.

#парижскиевремена́

Когда же снег тает и своим вечным путем через Сену отправляется на лето в Атлантику, настает новая беда.

Дня два город снова стоит в пробках, но теперь не потому, что снег, а потому, что вода. И опять парижане ворчат, потому что Сена поднялась и затопила те набережные, что пониже. На мраморных скамейках у реки, на которых я грелся летом, можно принимать ванны, но холодные.

Затоплены пути электричек, речные трамвайчики стоят у причалов. Страдает и торговая навигация, старые и низкие парижские мосты прижимаются к воде. Пробки образуются на реке.

Расположенные по берегам музеи – Орсе и особенно Лувр – закрываются в ожидании чрезвычайной ситуации. Даже если экспонаты не пострадают (говорят, что за 72 часа Лувр может быть эвакуирован), придется долго наводить порядок с коммуникациями, лифтами, подземными туннелями, которые обслуживают выставочные залы.

Но зачем нам в такую погоду музеи? Подъем воды на Сене – такое же зрелище для города, как ледоход на Москве-реке или на Неве. У скульптуры Зуава на мосту Альма толпятся съемочные группы. Как известно, по этой фигуре парижане определяют начало наводнения: как только вода коснется ног – внимание! внимание!

Вчера Зуав стоял в реке по попу. Что значит метров шесть воды. Это еще не грозит городу потопом. Настоящий потоп начнется по грудь – с 7,3 метра. Разрушительное наводнение 1910 года, считающееся сейчас образцом речного буйства, поставило рекорд в 8,4 метра. Парижский Зуав в те дни скрывался в воде по плечи.

С одной стороны, все боятся, что Париж превратится в Венецию. С другой – тайно этого ждут, вот будет потеха. На набережной Луи Блерио полиция бессильно наблюдает за тем, как компания молодых людей развлекается, плавая по улице на круглых надувных лодочках. Лезть в воду за молодежью не хочется никому, вызывать катера со спасателями бессмысленно, да и нужны сейчас спасатели не в Париже, а в окрестных городах, многие из которых как раз затоплены по плечи.

Машина, стоящая в воде, сама включает фары и дворники и испуганно машет ими, пока вода не поднимается выше капота. Течение все усиливается, под мостами закручиваются воронки, молодежь решает наконец-то пристать к берегу. Полицейские радостно отбирают у них плавсредства, требуют отправляться домой и, видимо, ждать штрафа за плавание по Сене без руля, ветрил и навигационных документов.

А на мостах стоят люди и, греясь на солнце, любуются паводком, обнимаются, целуются и покупают замочки с ключиками.

Все пешеходные мосты весной увешаны этими амурными замочками. Влюбленные замыкают замок и выбрасывают свои ключи в Сену.