Каменные палаты архиепископа тянулись бесконечною чередой. Тридцать дверей насчитывали в воздвигнутой Евфимием владычной хоромине! Им пришлось изрядно подождать, пока прислужники архиепископа передавали их один другому. У спутников угодника глаза разбегались от великолепия архиепископского дома. Наконец Зосиму особо пригласили пройти и провели еще через целый ряд покоев, но не к архиепископу, как надеялся он, а, как шепнул Зосиме по дороге сопровождавший служка, к самому всесильному ключнику владычному - Пимену. При этом известии Зосима испытал одновременно сожаление, что не узрит архиепископа Иону, коему, много лет назад, он представлялся сам, ревнуя об устроении обители, и вместе с тем страх, ибо после посещения Клопского монастыря боялся не только разговора, но и встречи с Пименом. Он призвал мысленно имя божие и напряг всю свою волю, прежде чем переступить порог властительного покоя.

Служка скрылся. Зосима поднял глаза и невольно вздрогнул, ощутив жгучий взор Пимена. Они благословили друг друга. В краткой речи, объясняя великую несправедливость того, что монастырь лишен права владеть землею, на которой он расположен, Зосима, наученный опытом, старался, елико возможно, ни единым словом не оскорбить заглазно боярыню Марфу Борецкую. Пимен пристально глядел в лицо соловецкому угоднику, почти не слушая. О существе дела он уже знал от архимандрита Феодосия и других. В нем росло сдавленное глухое раздражение: просители, просители, просители! Порою кажется, что все они, как и он, не будучи уверены до конца, утвердится ли Пимен на владычном столе, торопятся урвать свое в эти краткие месяцы затяжной предсмертной болезни Иониной. Вот и сей такожде! А дела не ждут, и надо вести их твердой рукою, так, словно бы посох владыки уже в деснице твоей!

Зосима меж тем, изредка подымая глаза, видел резкие черты Пимена, темным огнем горящие глаза и все более утверждался в мысли, что тот не остановится принять постановление у литовского митрополита. Он осторожно упомянул, что в Новогороде, по слухам, свила гнездо латынская ересь и он сам свидетель тому, что хулящие на монастыри открыто проповедуют по стогнам града. Пимен поморщился, сухо возразив. Странно, оба они плохо помнили существо разговора, так как каждый, говоря одно, единовременно думал о другом.

«Может ли он помочь? - гадал Пимен, разглядывая Зосиму. - Навредить - сможет. Довольно московских юродивых на нашу голову! Ежели все эти бедные монастыри станут просить земель у великого князя… Проще всего, конечно, отослать старца назад, на его остров, пусть ждет лучших времен. Но за него хлопочет архимандрит Феодосий, а от Феодосия зависит отношение не только малых, но и больших монастырей. Пропустить к Ионе? В конце концов такой ли это ущерб для Борецкой, тем паче, что острова как-никак принадлежат не ей, а городу…»

- Владыка тяжко болен, - отрывисто произнес Пимен, вставая. - Пожди, брат, а я узнаю, возможет ли он ныне принять тебя!

Пимен вышел, все еще не решив окончательно, что ему делать с Зосимой.

Иона умирал в строгой пышности архиепископского дворца, Евфимиевых бесконечных палат, по которым сейчас, в тревоге, скорби, корысти и вожделении сновали келари, ключари, младшие стольники и чашники, монахи и иеромонахи, иереи и протоиереи, владычные посельские, хлебники, слуги и служки всех мастей и чинов, то перекоряясь, то завидуя, и молча лелея возможные перемещения, когда новый (на Пимена уже многие посматривали с почтительным подобострастием: сами Борецкие, Есиповы, Онаньин за него - шутка ли!), когда новый архиепископ возьмет бразды великого дома святой Софии Новгородской и властно переместит по-своему вековой распорядок архиепископского двора. Страсть, ненависть, шепоты надежд и страхов ползли, как горький дым пожара, накаляя воздух под низкими сводами палат до того, что становилось трудно дышать.

Смутное это брожение, как глухая мышиная возня по ночам, едва долетало до того, заветного, покоя, перед которым смолкали, куда входили на цыпочках, и то лишь избранные, званные им самим, и почти не мешало Ионе, вздремывая порою от телесной набегающей слабости и вновь переходя в бдение, думать, перебирая прожитые годы, весить их пред Господом и совестью своею и проверять, так ли прожил, то ли и все ли, что мог, сделал, с чистою ли душою может встретить он свой последний, уже недалекий час, переступить порог просветленного того мира, куда ушли, в свой черед, прежние архиепископы Великого Новгорода.

А заботы, земные, отошедшие и отходящие, были немалые. Даже и теперь ему не давали покоя. Стольник Родион и Еремей Сухощек, владычень чашник, настойчиво требовали назначить восприемника. О том же толковали чуть не все приезжающие к нему бояра. Даже допущенный в покои старец Варсонофий обмолвился как-то о восприемнике. Восприемник! Всеми делами дома Софии вершит сейчас Пимен. Ну да, его хочет и Марфа Борецкая. Восторжествуют неревляне. Будет роптать старая Славна, разъярится Захария Овин. Начнутся обиды. Иона не был уверен в Пимене. Сухой горячечный взор ключника пугал. Пимен давал деньги Марфе, не спросясь у него, архиепископа. Об этом больному Ионе заботливо донесли. Он почувствовал омерзение на доносящих. Гнева на Пимена не было. Была тревога. Пимен затеет войну с Москвой. Великого князя не одолеть. Кто будет рад усобице православных? Славенские бояра против войны. Утвердит ли Пимена Москва? По слухам, и об этом тоже донесли Ионе, он был готов принять посвящение от митрополита литовского, Григория, униата, о чем судачили уже по всему городу. И это усиливало неуверенность. Гордыня! Грех! Наставь его, Господи! Сам он все эти годы старательно избегал крайностей, оберегал, щадил, укреплял…

И сейчас, проваливаясь в дрему, теряя нить уплывающих воспоминаний, Иона судил себя, проверял всю свою жизнь с той поры, как принял великий сан архиепископа Великого Города, вступил господином в эти палаты, строенные блаженным Евфимием, взвалил на плечи бремя власти и забот.

Бунтующий Псков, жаждущий отложиться в особую епископию. Сколько трудов было не дать совершиться злу! Недавно еще к самому великому князю посылывали! Про молодого московского князя Ивана молвят разное. Василия Васильевича Темного Иона знал и умел с ним ладить. Об этом его умении утишать покойного великого князя в Новом Городе слагают легенды. Молодого же великого князя Ивана Иона не понимал и боялся в душе. Тогда так и не сумел утишить, отвести войну от города. Помогло посольство к Казимиру, угроза литовской войны. Иван казался не по годам сдержан и умен. С маху, как родитель, вряд ли станет действовать. Но что таится за его показным спокойствием?

Где-то в душе Ионы и поднесь жил тот сирота, тот робкий мальчик, который в училище пугливо сторонился сверстников, лишь издали глядючи на их резвые игры, тот мальчик, коему, подъяв его за власы, блаженный предсказал, что он будет архиепископом в Новгороде. Тогда над ним долго смеялись, не верил и сам Иона, и вот - все в руце Божьей!

Однако князь Иван воспретил же псковичам особую епископию!

Понимает ли Пимен, как опасно рушить толиким трудом построенное? Но ежели не он, то кто же? Кто из игуменов или иереев Новгорода возможет сие! Из ближних? Называли Варсонофия: благ, но излишне смиренен, не по нему груз. Феофил? Конечно, нет! Ничтожен, несмел, криводушен…