и о Ренуаре не следует судить с позиций сиюминутного понимания и уж тем более утверждать, что поняли его и осмыслили в полной мере. Мы всегда находимся лишь в процессе осмысления того, с чем соприкоснулись.

Одна из особенностей творчества Ренуара заключена в солнечности его палитры! Он один из редких художников, картины которого излучают свет и радость. Ни на одном его полотне нет трагических сюжетов. И он сам говорил: в мире столько всего неприятного и докучливого, что еще и изображать это — лишняя трата времени. «Моя задача — отразить лучшие стороны этого мира». Поэтому его творчество оптимистично и лучезарно, а взгляд на мир исключительно позитивен. Хотя это не исключает, что кто-то должен все-таки показывать драматические стороны жизни, как, скажем, Эдуар Мане, изобразивший на одной из своих картин погибшего тореадора. Безусловно, есть разные стороны жизни. Однако на контрасте острее воспринимается ее противоречие, что позволяет глубже чувствовать полноту бытия.

Интересны некоторые рассуждения Ренуара. Например, он говорил: «Нам очень нравится восход солнца, он так эффектен; но представьте себе, если мы каждый день будем смотреть на него. Разве он будет уже так ослепителен, разве он будет вызывать такие же ощущения, как прежде?» Как раз самые простые, самые незаметные явления возбуждают в нас более глубокие и тонкие чувства. Художник, безусловно, прав, потому что многое в искусстве построено на нюансах. Именно они рождают тончайшие и глубокие переживания. Особенно чувствительны женщины. Характерной чертой большинства мужчин является склонность к восприятию контрастных состояний, каких-то резких амплитудных всплесков, касается ли это настроения в картинах или жизненных ситуаций. У женщины, напротив, порой выстроено все тонко, смена чувств идет постепенно. Порой шепот, невзначай мимолетно сказанное слово могут произвести гораздо больший эффект, чем речь, произнесенная громко, с чувством и аффектацией.

Ренуар, как известно, был одним из родоначальников импрессионизма. Когда он пришел в студию Глейра, на его счастье, там уже учились Базиль, Сезанн и Моне, который стал лидером их группы. Они часто собирались вместе, чтобы обсуждать планы. Будучи одаренными, яркими личностями, исполненные самых смелых идей, они в разговорах и спорах пришли к идее ниспровержения всего, что связано с прошлым. В данном случае отрицание есть стремление вырваться вперед, отринув от себя прошлое, оттолкнувшись от него.

Вспоминаются русские футуристы, которые ниспровергали, как они выражались, «с корабля современности» всех, кто был до них. Так же рассуждали поначалу и некоторые из будущих импрессионистов, призывая уничтожить, сжечь, разрушить Лувр, с тем чтобы на его обломках создать новое искусство. На самом деле их в какой-то мере можно понять, потому что в это время господствовал Салон, олицетворением которого являлись члены Академии изящных искусств Франции. Они диктовали свою волю, влияли на отбор работ. К слову, так происходит, происходило и будет происходить во всех достаточно устоявшихся формациях. В большинстве случаев люди, будучи облечены властью, с неизбежностью стремятся удержаться на Олимпе. И академики Франции в этом смысле не были исключением. Они продвигали себя, своих учеников и представителей своего круга. Поэтому инакомыслящим было очень трудно пробиться, тем более что на тот момент, в середине XIX в. в Париже работали две тысячи художников со всех стран, что в общем обостряло конкуренцию. Бурное движение импрессионизма, отвергавшееся академиками и публикой, неожиданно возникнув, столь же стремительно угасло, просуществовав недолгих десять лет, однако оставив неизгладимый след в истории мирового искусства.

Как ни странно, Ренуар во второй выставке импрессионистов даже уже не участвовал. Он не был революционером, как его товарищи. Примечательный факт: Курбе, один из тех, кто поощрял импрессионистов и кому молодые новаторы на первых порах подражали, во времена Великой французской революции занял одну из лидирующих позиций в управленческих структурах Коммуны. Ренуару была чужда политика. Его ничего, кроме живописи, не интересовало. Во времена Коммуны, кстати, он попал в ряд неприятных историй. А однажды его даже чуть не расстреляли! Когда в один из погожих дней он по своему обыкновению писал пейзаж на берегу реки, к нему подошел патруль Коммуны. Постояли у него за спиной, посмотрели, что рисует, и неожиданно кто-то из караула предположил: «Это шпион, он рисует план, чтобы передать версальцам». Провокационно высказанное замечание вдруг пробудило такой живой, нездоровый, враждебный интерес, что художника схватили и потащили в префектуру, с тем чтобы расстрелять. Даже публика собралась посмотреть на расстрел Ренуара.

От смерти его спасло случайное стечение обстоятельств. Задолго до этой ситуации Огюст как-то писал в лесу Фонтенбло. Вдруг услышал шорох в кустах и увидел изможденного человека в потрепанной одежде, который попросил у него еды и воды. Это был Рауль Риго, журналист. Ренуар его спрятал в соседней деревне, накормил. И потом его друзья-художники тоже навещали Рауля, приносили пищу и помогли ему спастись. Впоследствии Риго стал одним из лидеров Парижской коммуны. И когда Огюста привели в префектуру, на его счастье, этот Риго случайно оказался там. Спасенный художником журналист был так рад встрече, что в честь своего друга попросил сыграть «Марсельезу», отменил расстрел и выдал ему бессрочный пропуск.

Ренуар пользовался этим пропуском весьма своеобразно. Дело в том, что часть города была занята версальцами, часть — коммунарами, а Огюсту приходилось писать пейзажи и в местах, занятых версальцами, и в местах, где располагались коммунары. С помощью графа Бибеску, который был связан с версальцами, он ранее получил второй пропуск и от них. При этом Бибеску его предупредил, что опасно с одним из пропусков перемещаться в той зоне, где находится противник. Поэтому Ренуар, когда приходил писать пейзажи в той части города, где находились версальцы, прятал пропуск коммунаров в дупле дерева, а когда шел обратно, оставлял там версальский пропуск. Таким образом ему удалось выжить в то нелегкое время. И с тех пор Ренуар ненавидел войны и был противником всех революций. Так что бунтарский дух у него был только в 20-летнем возрасте, как, впрочем, у всех молодых, когда кровь играет, когда хочется свергнуть всё и вся, когда юноши мечтают о новых достижениях. Безусловно, они имеют на это право, если еще и подкрепляют порывы своими осмысленными и результативными действиями.

Стремление к революционным переменам пропало и после того, как, посетив галереи, объездив много стран, посмотрев на произведения великих, он пришел к выводу: на самом деле ничего нового в мире изобразительного искусства не создано. Действительно, этюд Веласкеса «Вилла Медичи в Риме» или картины Эль Греко свидетельствуют о том, что за 300–400 лет до появления импрессионизма эти «древние» художники уже писали, как импрессионисты. Они делали этюды легко, пленэрно, свободно, живописно.