— А, мне следователя-новичка дали.

— Как вы это определили? — поинтересовался Зайчиков.

— Вы были депутатом Верховного Совета, у вас еще на лацкане след от значка, ботинки из-за границы…

Нового заместителя начальника следственной части по особо важным делам Николая Михайловича Коняхина (его перевели в МГБ с должности инструктора административного отдела ЦК партии) вместе с Зайчиковым министр Игнатьев и его заместитель Гоглидзе привезли к Сталину на «ближнюю» дачу.

Зайчиков рассказывал, что увидел старого человека, несколько сгорбленного, с опущенными плечами. Вождя особо интересовал арестованный министр Абакумов. Распорядился на его счет:

— Заковать в кандалы.

Сталин остался недоволен проектом обвинительного заключения по делу Абакумова.

Бывшего министра обвинили в том, что он «вынашивал изменнические замыслы и, стремясь к высшей власти в стране, сколотил в МГБ СССР преступную группу». От Абакумова требовали признаний. Но он лучше других понимал: признание равносильно смерти. Как только подпишет протокол допроса, сразу доложат Сталину и для него все кончится — расстреляют. Поэтому Абакумов никаких обвинений не признавал.

Коняхин допрашивал арестованного начальника секретариата МГБ полковника Ивана Александровича Чернова:

— Ваш Абакумов собирался захватить власть. Говори, как Абакумов наметил распределить министерские портфели?

А вождь злился на следователей с Лубянки, потребовал бить Абакумова и других арестованных чекистов смертным боем. Новый министр госбезопасности Семен Игнатьев спешил исполнить указание вождя. Отправил Сталину написанную от руки записку:

«Абакумов переведен из Лефортовской в Бутырскую тюрьму и содержится в ручных кандалах. Расположение камеры, в которой находится Абакумов, исключает возможность его связи с кем-либо из лиц, не имеющих отношения к его охране и допросам.

Абакумов охраняется людьми, не знающими его и неизвестными ему. Содержится не под фамилией, а под присвоенным ему номером. Подобраны и уже использованы в деле два работника, могущие выполнять специальные задания (применять физические наказания) в отношении особо важных и особо опасных преступников».

Группе чекистов выдали резиновые палки, обещали путевки в дом отдыха, денежное пособие и внеочередное присвоение воинских званий. Они старались. На допросах так избивали Абакумова, что он ходить не мог. Заключение тюремного врача свидетельствует о том, что Абакумова (ему было всего сорок с небольшим, и на здоровье он прежде не жаловался) превратили в полного инвалида:

«Заключенный номер пятнадцать еле стоит на ногах, передвигается с посторонней помощью, жалуется на боли в сердце, слабость, головокружение. По состоянию здоровья нуждается в переводе из карцера в камеру».

Недавнего министра держали в карцере-холодильнике. Морили голодом. В апреле 1952 года Абакумов попросил бумагу и карандаш. Написал письмо Берии и Маленкову:

«Ночью 16 марта меня схватили и привели в так называемый карцер, а на деле, как потом оказалось, это была холодильная камера с трубопроводной установкой, без окон, совершенно пустая, размером два метра.

В этом страшилище, без воздуха, без питания (давали кусок хлеба и две кружки воды в день) я провел восемь суток. Установка включалась, холод все время усиливался. Я много раз впадал в беспамятство. Такого зверства я никогда не видел и о наличии в Лефортово таких холодильников не знал — был обманут. Этот каменный мешок может дать смерть, увечье и страшный недуг.

23 марта это чуть не кончилось смертью — меня чудом отходили и положили в санчасть, впрыснув сердечные препараты и положив под ноги резиновые пузыри с горячей водой».

Сидя в тюремной камере, Абакумов не думал о том, что повторил судьбу миллионов людей, которых посадили за то, что они не совершали. Других сажали правильно. С ним поступили несправедливо! Недоброжелатели настроили против него вождя. Абакумов надеялся, что Сталин перестанет на него гневаться.

По — свойски просил Берию и Маленкова:

«Первое. Закончить все и вернуть меня к работе, мне нужно лечение.

Второе. Если какое-то время будет продолжаться эта история, то заберите меня из Лефортово и избавьте от Рюмина и его друзей. Может быть, надо вернуть в Матросскую Тишину и дать допрашивать прокурорам.

Может быть, можно вернуть жену и ребенка домой, я Вам вечно буду за это благодарен. Она человек очень честный и хороший».

В каком-то смысле бывший министр госбезопасности оказался на удивление наивным человеком. Не сомневался, что выйдет из застенков. Почему-то верил, что Берия и Маленков замолвят за него словечко:

«Прошло уж больше года, а меня по-прежнему беспрерывно допрашивают. Все это время мне ставили большое количество вопросов — странных, нелепых и просто провокационных… Может быть, было бы лучше закончить эту историю до отъезда тов. Сталина в отпуск? Говорю это потому, что иногда в период отпуска некоторые вопросы решались острее. Поймите мое положение и поэтому извините меня за такой совет.

Еще раз прошу Вас о жене и ребенке. Верните их домой. У жены здоровье плохое, а ребенку нужен воздух. Иначе можно погубить и ее, и моего дорогого, единственного сына.

Прошу Вас, помогите мне в этом».

В ответ новый министр Игнатьев получил указание еще ужесточить режим содержания арестованного. Абакумова перевели в Бутырскую тюрьму. Из соседних камер заключенных убрали.

«У двери камеры выставлен круглосуточный пост из числа наиболее проверенных надзирателей. Они предупреждены, что арестованный номер пятнадцать способен допустить любую провокацию и может прибегнуть к самоубийству.

Согласно указанию министра, арестованный номер пятнадцать закован в наручники, которые будут сниматься только во время принятия пищи. Все остальное время арестованный номер пятнадцать будет сидеть в наручниках, причем в дневное время с руками за спину, а в ночное время с руками на животе».

С бывшим министром делали то, что он творил с другими, пока был хозяином Лубянки. Когда его арестовали, уверенно сказал на допросе:

— Мы можем бить арестованных. В ЦК меня и моего первого заместителя Огольцова многократно предупреждали о том, чтобы наш чекистский аппарат не боялся применять меры физического воздействия к шпионам и другим государственным преступникам, когда это нужно.

Бывший директор одного авиационного завода, который выжил, рассказал, что с ним делали на Лубянке. На допрос пришел Абакумов и приказал заместителю начальника следственной части по особо важным делам полковнику Владимиру Ивановичу Комарову:

— Возьмите двух следователей поздоровее, бейте его в две дубинки и заставьте говорить!

«Была показана дубинка. Комаров довольно детально и со вкусом объяснял, как ею орудуют, какие последствия на всю жизнь остаются у людей, ее испробовавших… Я отказался дать показания. Комаров заставил меня встать, ударил два раза по лицу, при этом выбил два зуба, а затем вместе с Рассыпинским потащил меня к креслу и избил резиновой дубинкой. На следующем допросе меня уложили на пол, сняли полуботинки и били этой же дубинкой по подошвам и пяткам. Всего таких допросов было семь. После седьмого допроса я не выдержал и сказал, что готов дать показания».