— Да.

— Я готов вам помочь. А вы?

Елена взглянула на него, и он увидел, что в ее глазах вспыхнул мрачный огонь. Она стала другой женщиной, снедаемой ревностью, а ее любовь обратилась жгучей ненавистью к человеку, который сначала соблазнил ее, а затем выставил на всеобщее посмешище.

— Я вам помогу. Я помогу вам уничтожить его.

Затем без всякого перехода она закрыла лицо руками и вновь зарыдала. Эшли беспомощно гладил ее по плечу, пытаясь успокоить. А она прижалась к нему, как жмется ребенок к родительской груди.

Когда Карло Карризи зашел в беседку, он застал свою дочь в объятиях Эшли. Глаза старика горели холодным гневом. В одной руке он держал нож с коротким лезвием, в другой — букетик цветов, которые он только что резал, чтобы поставить перед мадонной. Елена вырвалась из рук Эшли и в ужасе смотрела на отца.

Пристально наблюдал за ним и журналист, чтобы предотвратить внезапный удар ножом.

— Ты, дитя, возвращайся домой, — прервал молчание Карло.

Елена поднялась, бочком обошла отца и вихрем умчалась по тропинке, вьющейся меж апельсиновых деревьев. А Карло Карризи повернулся на каблуках и подошел к статуе. Неторопливо вынул он из вазы засохшие цветы, наполнил ее водой, поставил свежие. Из-за статуи он достал бутылку масла, залил лампадку, зажег ее, перекрестился и долго стоял, сложив руки, в молчаливой молитве.

Эшли, как зачарованный наблюдал за ним. Когда старик помолился, он подошел и спросил: «О чем вы молились, Карло?» Вопрос удивил мажордома. Он заговорил не сразу.

— Когда старый герцог умер, синьор, — взгляд его черных глаз уперся в лицо Эшли, — он поручил мне сына. Он заставил поклясться, что я буду заботиться о нем, как о собственном ребенке. Я делал все, что в моих силах. Но теперь я стар, и силы эти на исходе. Поэтому… я молился за него… за честь его дома.

— Это добрая молитва, старик, — кивнул Эшли.

— Кроме того, — продолжал Карло, — я молился за синьору, жену моего господина. Я молился, чтобы мадонна дала ей здоровья… и мудрости. Я молился, чтобы вы поскорее уехали отсюда и оставили нас с миром. Я молился за свою дочь, чтобы она сохраняла невинность души для бога, а тела — для мужчины, который женится на ней.

— Не следовало ли вам обратиться к мадонне с другой молитвой?

— Какой?

— За упокой души вашего сына, убитого вашим господином?

— У меня нет сына, синьор.

Эшли вовремя заметил поднимающийся нож, острие которого смотрело ему в живот. Он успел перехватить запястье руки старика, вывернуть руку, оттолкнуть его от себя. Нож отлетел в сторону. Карло, падая, задел пьедестал, цветы рассыпались, масло пролилось на миниатюрные ножки мадонны.

— Ты дурак, старик, — покачал головой Эшли. — Твой господин прохвост, а твоей дочери уже нечего терять. И никто не поблагодарил бы тебя за то, что ты хотел сделать.

Он повернулся и не спеша вышел из апельсинового сада. Маленькая мадонна смотрела на них обоих. Но ее деревянные глаза ничего не видели. Вечером того же дня, после обеда, Орнанья пригласил Эшли в свой кабинет — огромную, с обшитыми деревом стенами и окнами, выходящими на море, комнату. Большую часть обстановки составляли полки с книгами в кожаных переплетах.

Орнанья открыл стенной бар, достал бренди и сигареты. Они расположились в удобных креслах у окна, и герцог сразу перешел к делу.

— Я пришел к выводу, что нам обоим выгодна взаимная откровенность.

— Я бы только приветствовал честный обмен мнениями, — ответил Эшли.

— Возможно вы удивитесь, но, несмотря на имеющиеся между нами разногласия, я, сам того не желая, проникаюсь к вам все большим уважением. У вас прекрасная голова, вы смелы, вам присуща исключительная целенаправленность. При других обстоятельствах мы могли бы стать друзьями. Теперь это невозможно. Именно уважение к вам дает мне право попытаться объяснить свои поступки.

— Я готов вас выслушать.

— Во-первых, вы должны понимать, что я знал о вашем расследовании как моей личной жизни, так и политических и деловых связей. С самого начала я следил за вами. Должен признать, вы поработали на совесть.

— Благодарю.

Орнанья предпочел не заметить иронии и продолжал:

— Я знаю, что краеугольный камень ваших обвинений — письма, которые вы хотели купить у ныне усопшего Гарофано, для чего и приехали в Сорренто. Не буду отрицать, что публикация ваших материалов может привести к моему поражению на выборах и уж наверняка закроет мне путь в правительство. Таким образом, мне выгодно, чтобы они не увидели света. Я достаточно откровенен, не так ли?

— Да, конечно.

— Определенные помехи создает ваша давняя связь с моей женой и ее теперешний интерес к вам. Вопрос этот не столько личный, сколько государственный.

Эшли предпочел уткнуться носом в бокал с бренди. В темных глазах Орнаньи мелькнула усмешка.

— А теперь, господин Эшли, мы подошли к самому главному. Я полагаю, что в вашем распоряжении находятся фотокопии моих писем. Мне кажется, что лишь следствие, начатое полицией после несчастного случая с Гарофано, и ваше полузаключение в моем доме препятствуют их немедленной публикации. Я прав?

Эшли пожал плечами.

— Это логичное умозаключение. У меня вопрос.

— Задайте его.

— Почему вы убили Гарофано?

— Я его не убивал, — мрачно ответил Орнанья. И Эшли почти поверил, что тот сказал правду.

Потом они долго смотрели друг на друга, прежде чем журналист прервал тяжелое молчание, полное подозрительности и сомнений.

— Я выслушал ваши аргументы с интересом и даже с сочувствием. Я еще не пришел к окончательному решению. Но первым делом я должен узнать: кто убил Гарофано? Кто следил за мной и Козимой? Кто бросил его под колеса нашего автомобиля?

— Я не могу сказать вам этого. — Лицо Орнаньи по-прежнему находилось в тени, и у Эшли создалось впечатление, что голос герцога отделился от тела и уже не мог иметь никакого отношения к человеку, сидевшему напротив.

— Вернее, не хотите сказать?

— Как вам больше нравится.

— Тогда я скажу сам! Это Карло Карризи, управляющий вашего дома!

— Почему вы так решили, господин Эшли? — спросил Орнанья после короткой паузы.

— Потому что он пытался убить меня после ленча.

— О! — изумленно выдохнул Орнанья. Затем встал, вновь подошел к окну. — Как это произошло и где?

Когда Эшли закончил, герцог повернулся к нему, и на его губах заиграла улыбка.

— Давайте-ка выпьем бренди.

— С удовольствием!

Они выпили. Орнанья поставил бокал, вытер лицо и руки шелковым носовым платком.