И Студент начал догадываться, как наилучшим образом обтяпать это скользкое дельце.

Насчет «крутого мужика» Барби не ошиблась. Он двигался в ней так неистово, что каскады оргазмов сотрясали ее и низвергали в пучину ничем не сдерживаемого крика. При этом восторженно вопила каждая клетка ее тела, орала кожа, которую он терзал зубами, стонала вагина, распираемая его горячим орудием, шипела слюна, капая изо рта в рот; сперма текла, как лава.

Им было не до любовных игр. Обоих целиком поглотила яростная животная случка. Во время коротких перерывов они едва успевали перевести дыхание, а Барби – еще и подумать: «Какого черта! За это я не так уж дорого заплатила…» Затем ее снова пронзала сладострастная лихорадка. Она не замечала даже снега, иногда попадавшего на лицо или на спину. Снежинки были неотличимы от искр, сыпавшихся у нее из глаз при его мощных атаках и безжалостных толчках, когда она взлетала вверх, будто на ракете, и соскальзывала вниз так глубоко, что захватывало дух…

Он наполнял ее собой без остатка; его ровная густая шерсть, под которой перекатывались бугры мускулов, как ни странно, не вызывала у нее ни малейшего отвращения, а ствол был замечательно огромен и гладок, словно башня, увенчанная куполом, который она с трудом обхватывала губами, тщетно надеясь хоть немного его остудить…

Потом, конечно, ей стало страшно. Она вновь обрела себя во тьме, в чреве бомбардировщика, на содранной шкуре; собрала по кусочкам свое «я», распавшееся на самку, человека и еще десятки неведомых ей прежде состояний… Рядом лежало существо, которое она даже в мыслях не могла назвать своим любовником. Ее чувство к Рою не умерло, но сама она непоправимо изменилась, оказалась в зыбкой пограничной зоне, где уже не было человеческой морали, а исступленная пляска на костях могла длиться до смерти. Вспышки просветления становились все более редкими, оборачиваясь молниями вожделения, которые пронзали ее лоно.

И отчужденное существо привело Барби ко всему этому, утащило в свой звериный лимб, откуда ей уже не попасть ни в ад, ни в рай. Она будет сгорать на костре его похоти, пока не превратится в полую выжженную головешку, а затем и в золу.

Его семя… Да, его семя было в ней и, кажется, прорастет. Ублюдок выбрал верный момент, а она и не помышляла о предохранении. Какое там! Ведь даже сохранить разум стало проблемой.

Она перебирала в памяти все то, за что стоило цепляться, чтобы остаться прежней Барби – сексапильной куколкой, любящей позабавиться, но не более. И не находила спасительной нити. Рой отверг ее, а все остальные видели в ней лишь инструмент для достижения удовлетворения. Взять того же гаденыша Накату. Сколько раз она ловила на себе его сальный взгляд. Страдалец хренов! Если бы он подошел к ней и прямо сказал, чего хочет, может, она и согласилась бы. Что это – странная разновидность доброты? Или просто ей все безразлично?

Она не знала. И теперь уже незачем было копаться в прошлом. Выбор прост как дважды два: либо остаться с Локи (его имя ассоциировалось у нее с «эль локо» – безумным – и еще какой-то мрачной северной мифологией), спать с ним, вынашивать его детей, а затем вскармливать и растить их, создавая семью для этого чудовища, – либо ждать удобного момента и красиво умереть, пытаясь его зарезать. Но вряд ли она сможет сделать это, а через несколько суток забудет и свое намерение… Бежать бессмысленно – дальше Пещеры она никуда не денется.

И чем же плох первый вариант? Честно говоря, она не видела слабых мест, хотя и чувствовала себя дешевой шлюхой, подцепившей наконец что-то стоящее. Там, в Пещере, Барби говорила искренне. Рядом с супером она получит надежную защиту до конца своих дней. У нее не будет проблем ни с чем – разве что с удовлетворением громадного сексуального аппетита этого самца. Но и она ведь далеко не сосулька. Это так приятно, оглушительно и ни с чем не сравнимо…

Ее тело уже снова мечтало о нем, а душа в испуге шарахалась прочь. Наверное, это и называется «бунтующая плоть»…

И гаснут огни на баррикадах рассудка…

И темная истома принимает в свои объятия…

И ничего не ждешь и ни о чем не сожалеешь…

Он перестал кричать, когда Бабай ушел, забрав с собою Барби. До этого дядя Рой покорно отвечал на вопросы чудовища, играя с ним в его жестокую игру. Ставкой в игре были дети, и Кеша уловил паническое чувство, охватившее Роя.

А еще раньше он сам оказалася за гранью паники. Мальчика непрерывно рвало криком, будто вместо воздуха наружу вылазил невидимый липкий червь, протаскивавший через его глотку сегменты пульсирующего страха. И Кеша ничего не мог с собой поделать.

Как только отступил ужас, у него подскочила температура. Дрожа от холода, он улегся прямо на каменном полу, свернувшись в позе зародыша. Он сделал это инстинктивно, будто бессознательно пытался удержать в животе остатки жизненной энергии. И готовился к худшему.

Случилось почти невероятное для ребенка – он сам справился с незримым врагом, душившим его в саване проклятия, которое действительно работало…

Потом, забившись в угол одной из комнат, Кеша наблюдал за Бабаем сквозь дыру в перегородке. Внешний облик чудовища мало соответствовал тому, что он видел во время своих пророческих «выпадений» из реальности. Но у него не осталось ни малейших сомнений: красивый и сильный человек с уверенными манерами и леденящим взглядом – часть того самого темного безликого монстра, который преследовал мальчика в лабиринте черных потусторонних коридоров…

Незнакомец доказал это, мгновенно и легко убив дядю Ярослава и забрав с собой Барби. Никто не мог помешать ему. К страху невольно примешивалось восхищение. Не устоявшие перед силой поклонялись ей. Да, это был еще один хирургический инструмент монстра, отсекавший от людей все лишнее…

Кеша испытывал нестерпимую боль от того, что все сбывалось. События развивались в точности так, как показали ему призраки, допустив на время к замочной скважине, сквозь которую он украдкой заглянул в пугающее будущее. Бабай пришел ко всем без исключения. Дядя Рой уже не сможет снисходительно погладить малыша по головке и сказать, что это просто кошмар, приснившийся ему одному.

Но с уходом чужака кошмар не закончился. У Кеши возникло уже знакомое ему чувство, что чудовище по-прежнему находится здесь – будто Локи в самом деле был только одним из видимых щупалец монстра, запущенным в человеческое укрытие. Узреть чудовище целиком можно лишь в том странном полусне, когда тела, лица и стены исчезают, но зато остается нечто более жуткое, властное и в конце концов даже более реальное.

Изнанка действительности? Подлинная ткань бытия? Он еще не знал таких слов. Но уже прикоснулся, уже побывал там, и происходящее за общедоступными пределами его ужаснуло. Кеша интуитивно уловил: тела могут быть покалечены, ранены, уничтожены, превращены в прах; лица изуродованы, искажены, подделаны; любые стены – разрушены. Он даже сделал непостижимое для ребенка открытие: почувствовал, что жизнь так коротка и эфемерна, – однако тени с той стороны не исчезают и не гибнут никогда. Они всего лишь теряют энергию и становятся пассивными «дырами» в вечности. Там идет своя война, а победа или поражение измеряются здесь – количеством истраченной плоти… Кровь и разорванное мясо, грубая боль, насилие и жестокость (но и любовь, милосердие, покой!) – у всего этого была причина. Глубокая причина. Настолько глубокая, что добраться до нее можно, лишь снова окунувшись в пугающую темноту…