…Сто три, сто четыре, сто пять… отламываю от стула ножку, стараюсь делать это очень тихо… сто двадцать, сто двадцать один… подхожу к двери, прислушиваюсь… сто двадцать пять, сто двадцать шесть… Иваны в конце коридора, подле канцелярского стола. Двое, должно быть, сидят в креслах… сто тридцать… кто-нибудь обязательно облокотился о стол… сто пятьдесят три… вряд ли автоматы готовы к бою.. сто шестьдесят восемь… могу успеть… сто восемьдесят один… но спешить не буду… сто девяносто семь, сто девяносто восемь… Пора!

Бью в дверь плечом. Замок ломается легко до смешного. Выпрыгиваю в коридор. Левая рука вооружена стреноженным стулом. Отломанная ножка в правой спрятана за спиной.

Иванов я посчитал правильно. Пятеро. Действительно, двое в креслах. Один сидит на столе, свесив ноги. Еще один подпирает стену, и еще один стоит ко мне спиной. Автоматы у сидящих небрежно валяются на коленях, у остальных болтаются на плечах. Бросаю стул в того, что стоит ко мне спиной. Попадаю. Иван теряет равновесие и валится на стол, мешает другому Ивану (тому, что сидел на столешнице) взять меня на прицел.

Самым расторопным оказывается Иван возле стены. Еще чуть-чуть – и он прошьет меня очередью. Швыряю припасенную ножку стула. Расторопный Ваня, забыв про автомат, хватается руками за лицо. Ножка перебила ему переносицу, секунды на четыре он лишится зрения, из глаз польются слезы, гарантирую, проверено на практике. Времени прошло – вагон, шутя мог бы положить всех. Жалко, что нельзя, а то очень уж хочется. Как полный придурок, отскакиваю к стене вместо того, чтобы нападать. Ну, наконец-то. Иван в кресле стреляет. Снайпер, япона мать! Задел своего, угодил пулей в плечо Ванюше с перебитым носом. Не зря подобных кретинов прозвали «быками». Только на мясокомбинате им и место, лобастеньким.

Невольно ощущаю себя тореадором. Ну, стреляй же, гад! Видишь, торчу тополем в степи. Стреляй!.. Молодчина, парень. Умеешь жать на курок. Герой! Попадать не умеешь, ну и ладно, зато я умею притворяться. Пули прошли в метре над головой – и я упал. Меня «убили». Детская игра в войну продолжается без Семена Андреича. Хрустит дверь под натиском Номера Восемь. Стул Восьмерки летит в гущу быков, его хозяин прыгает следом.

Хлопает дверь Четвертого. Четвертый кидается в общую свалку, на руку мне наступил! Хорошо, нас в свое время разули, а то сломал бы пальцы мимоходом.

Хлопают двери, фыркают автоматы, бегут в атаку неудавшиеся миллионеры. Один я лежу убитый… Ну вот, все и закончилось, хвала Всевышнему!

– Отлично, орлы! – Голос Третьего полон юношеского задора. – Потери минимальные, оружие есть, за мной на лестницу, рассредоточились…

Удаляющийся топот голых пяток по ступенькам, можно оживать. Воровато приоткрываю глаза. Быки мертвы. В отличие от меня не понарошку. Троих придушили, двоих пристрелили. Сами виноваты, не надо было в свое время косить от армии, а если уж закосил, нечего баловаться с автоматическим оружием, коли не умеешь.

Жду контрольные две минуты. Вскакиваю, возвращаюсь в свой номер, осторожно выглядываю в окно.

Четверо Иванов все еще дразнят овчарку. Увлекательное, должно быть, занятие, по уму. Четыре танкиста и собака, мать их…

Ага! С другой стороны здания послышались выстрелы. Овчарка забыта, все четверо гуськом побежали за угол. Красиво бегут, черти! Первогодок-салабон в полрожка снимет со ста метров.

Все, двор внизу пуст. Одинокий пес навострил уши, не выдержал, залаял.

Я запрыгиваю на подоконник, щелкаю шпингалетами, открываю окно. Попутно снимаю с себя белые одежды. Отбрасываю их за спину. Делаю шаг на карниз. Босые ноги неприятно холодит ржавый металл. Подо мной пропасть глубиной в четыре этажа, внизу мерзлая земля. Надо прыгать. Мне страшно.

…Подросток застыл на самом краю крутого, почти вертикального каменного откоса. Стальной лентой далеко внизу блестела река. Солнечные блики лениво играли на тихой, тягучей массе воды. Беззаботно щебетали птицы. Шустрая белка мелькнула в изумрудной зелени векового кедра. На небе ни облачка. Солнце в зените. Хорошо…

Подростку очень не хотелось умирать в такой день и в такой час. Вот если бы шел дождь и смеркалось, тогда ладно. Тогда к утру кто-нибудь из обитателей тайги точно перетащит тело с открытого пространства в колючие заросли подлеска. И не придется лежать на виду у глупых пичуг и любопытных белок.

Подросток стыдился смерти, как иные стыдятся наготы. Мертвым он будет абсолютно беззащитен. Любой сможет подойти и посмеяться, поиздеваться над ним. А второй попытки уже не будет…

– Ты боишься прыгать?

Бесцветный голос деда за спиной подталкивал вперед, в пустоту, отнимая последние секунды жизни. Подросток не мог придумать для себя большего унижения, чем демонстрация собственной слабости перед дедом.

– Ты слишком гордый, – сказал дед. – Тебе стыдно умирать.

Дед, как всегда, читал его мысли.

– Ты боишься страха. Боишься признаться в собственной слабости. Трусость не позволяет тебе ослушаться моего приказа и отказаться от прыжка. Ты боишься выглядеть трусом. Я прав?

Подросток замер. Кажется, от удивления он даже забыл, что надо дышать. В глазах побежали серые мухи. Впервые за всю его короткую жизнь дед обратился с вопросом. Раньше дед только приказывал. Мнение мальчика, его мысли и переживания никогда до этого момента не интересовали деда.

– Что, удивлен? – Дед подошел ближе. – Я знаю, ты меня ненавидишь. Если бы было по-другому, ты бы не дожил до сегодняшнего дня. Ненависть – бездонный источник силы. Ненависть порождает гордость. Я всегда смеялся над твоими неудачами, и ты научился не бояться неудач. Они для тебя теперь лишь ступень к успеху. Я добился своего: страх и боль не смогут тебя остановить.

Помнишь, однажды я приказал тебе забраться на дерево со связанными за спиной руками и ты упорно полз вверх, падал, поднимался и снова полз. Помнишь, ты чуть не сломал шею? Я в последний момент поймал тебя, опустил на землю и залез на верхушку, сцепив пальцы за спиной. Помнишь, как ты заплакал, убежал в лес, а вернувшись через две недели, залез на то же дерево – как и я, без помощи рук, но не головой, а ногами вверх? Не забыл последующее наказание? Я наказал тебя за то, что ты ослушался моего приказа, нарушил мою волю. Я ведь ничего не говорил про то, что лезть надо головой вниз! Сутки ты сидел в выгребной яме по уши в коровьем дерьме, и тогда ты решил убить меня.

Подросток повернулся лицом к деду. Их глаза встретились. Узкие по-восточному, с седыми ресницами, глаза деда – и голубые, почти детские, глаза его приемного внука.

– Да, я знаю, не удивляйся. Ты хотел меня убить. Ночью, когда я спал, ты подошел с ножом в руках. Ты стоял подле меня час, то поднимая нож для удара, то опуская его. Поверь, мальчик, если бы ты ударил, я не стал бы защищаться. Обучая кого-то, мы берем на себя ответственность за него. Я лепил тебя, зная, что настанет переломный момент – и ты либо убьешь меня, либо решишь унизить еще больше, чем я унижал тебя. Первый путь – путь слабого, второй – дорога воина. Ты решил победить меня, но по молодости лет не понял, что для этого прежде всего придется победить себя! Когда ты ушел той ночью, я плакал от счастья. Я учил тебя правильно, мальчик, и я был достоин жить дальше!