Есть такая минутка, между пятнадцатым глотком шампанского и шестнадцатым, когда в каждом просыпается аристократ. Этот дивный миг неведом роду человеческому по самой банальной причине: люди так спешат достичь высшего градуса опьянения, что топят в винных парах короткую стадию, когда им бывает даровано право благородства.

* * *

Три часа спустя Сигрид открыла третью бутылку. Легкий холодок, возникший было между нами, рассеялся.

– Бутылка шампанского в час – неплохой темп.

– Вы не пьяны. Вы ведь к этому привыкли с вашей профессией.

– Конечно. Тем, кто не умеет пить, в профессии не место.

– Я тоже не пьяна. Только чуть-чуть навеселе. Вы заметили, как упоителен каждый глоток?

– В самом деле. Обычно наступает такой момент, когда шампанское перестает нравиться и хочется перейти к красному вину, виски или грушевой настойке. Мы же берем от шампанского только лучшее, а худшего счастливо избегаем. Мне кажется, мы оказываем друг на друга аметистовое влияние.

– Аметисты-то здесь при чем?

– Аметист означает «препятствующий опьянению». Такое свойство приписывали этому драгоценному камню в старину. Пропойцы времен Античности не расставались с аметистами.

– И как, помогало?

– Вряд ли. В наши дни у каждого есть свое ноу-хау, более или менее отвратительное: выпить, например, перед попойкой масло из банки сардин для смазки желудка или две таблетки аспирина, растворенные в воде, а еще лучше в оливковом масле…

– Какая гадость!

– А нам с вами достаточно просто быть вместе. Как будто в присутствии друг друга мы понижаем градус шампанского, когда его пьем.

– Как объяснить столь странный феномен?

– Не знаю. Давайте выпьем еще по фужеру для ясности.

Так проходил час за часом. Наблюдение за действием шампанского до того поглотило меня, что я больше не считал бутылки.

У каждого континента есть линия водораздела, таинственное место, где реки выбирают, в какую сторону течь – на восток или на запад, на север или на юг. В географии человеческого организма еще больше тайн, в нем, оказывается, есть похожая линия раздела шампанского: за ней золотое вино перестает орошать разум, отхлынув в сторону абракадабры и галиматьи.

Мы достигли стадии мистицизма. «Ибо от избытка сердца говорят уста»[8], – сказано в Библии. Теперь мы говорили сообразно Священному Писанию.

– Святая Тереза Авильская была права: «Все, что случается, прекрасно». Вот, например, эта жара – не понимаю, почему люди на нее жалуются. Эта жара прекрасна.

– Особенно если не работать и пить литрами шампанское на льду.

– Кто вам сказал, что я не работаю? Дело в том, что я решил наконец главный вопрос, испокон веков волнующий людей: вопрос распределения времени. И вас, Сигрид, я спас от этой надуманной проблемы: вы делали массу ненужных вещей, чтобы занять себя, зачем-то ходили по магазинам, по музеям. А на самом деле, истинно говорю вам: время не подлежит распределению. Занимать себя не надо, надо предоставлять себе свободу.

– Были бы деньги.

– У вас ведь есть кредитка Олафа, «синяя карта», не так ли?

– Да. Я даже не знаю, сколько у него на счете. Спросила его как-то, он ответил: «Много». Когда я снимаю деньги, банкомат почему-то не желает сообщать мне остаток.

– «Синяя карта» Олафа – масло вдовы Сарептской.

– Кстати о вдове, пойду принесу еще одну из погреба.

Сигрид прошла через гостиную по прямой, несмотря на головокружительно высокие каблуки и количество алкоголя в крови. Она спустилась в погреб и вернулась, ни разу не споткнувшись, и твердой рукой откупорила бутылку.

– Вы совсем не пьяны, Сигрид?

– Пьяна. Со стороны это незаметно, я знаю.

– А как вы узнаете, что пьяны?

– Когда я пьяна, мне не страшно.

– Страшно? Чего вы боитесь?

– Откуда я знаю? Мне все время страшно, для меня это неотъемлемая часть жизни.

– И только шампанское прогоняет этот страх. В шампанском содержится этанол, а это лучший пятновыводитель. Напрашивается вывод, что страх – это пятно. Давайте выпьем, Сигрид, чтобы смыть наши пятна.

Я осушил фужер. От ледяных глотков голова разрасталась вширь.

– А может быть, страх – это первородный грех, Сигрид? И, пьянея, мы возвращаемся в мир до грехопадения?

– Пройдитесь-ка, Олаф.

Я встал, поднял ногу и упал.

– Вот видите, это мир после грехопадения.

– Но вы, Сигрид, вы-то можете ходить!

– Помочь вам подняться?

– Не надо, мне здесь хорошо.

Пол кухни был восхитительно прохладен. Я погрузился в сладостное подобие комы и последним, что успел ощутить, было вращение Земли.

* * *

В мой сладкий сон вкрались шаги Сигрид. Радуясь случаю увидеть ее лодыжки, я открыл глаза и оказался нос к носу с Бисквитом, который взирал на меня, брезгливо морщась.

– Сейчас я покормлю кота и приготовлю вам ужин. Как вы себя чувствуете, Олаф?

– Лучше не бывает.

Я поднялся без особых проблем и подошел к окну. Конец июля, начало вечера, еще светло как днем. Стоял летний зной, люди с утра потели и вкалывали, в то время как я в холодке, на вилле, попивал ледяное шампанское. И ни одной секунды не страдал от жары.

Тип, что пялился на меня с улицы, был, надо полагать, завистником. Я его понимал. На его месте я бы и сам себе позавидовал. А ведь он еще не знал, с каким небесным созданием я провел сегодняшний день. При мысли о завистливом соглядатае мое счастье достигло апогея. Если вдуматься, одной этой черты – радоваться, когда нам завидуют, – достаточно, чтобы дискредитировать род человеческий.

Я уставился на человека за окном, дабы пристыдить его за проснувшееся во мне низкое чувство. Уж конечно, наблюдатель под наблюдением быть не любит, как поливальщик не любит быть политым. Но его мой взгляд, как ни странно, ничуть не смутил. Он стоял на месте и не думал никуда уходить. Вскоре подошел еще один тип и протянул ему сандвич. Теперь уже двое таращились на меня, с аппетитом жуя.

«Киньте и мне орешков, что ли, если на то пошло», – подумал я. Мой пропитанный винными парами мозг с опозданием включил сигнал тревоги. Черт побери, да это же филеры Жоржа Шенева несут вахту! И давно они здесь?

Я поспешил в кухню, которую не было видно с улицы.

– Я готовлю клубнику с базиликом и моцареллой, – сообщила мне Сигрид. – Это будет вкуснее, чем по традиционному рецепту из помидоров.

– Прекрасно.

Она не заметила фальши в моем голосе. Тем лучше. Я решил не говорить ей, что за нами следят. Это признание повлекло бы за собой другие, слово за слово, пришлось бы сказать и о смерти Олафа.