Когда ее вместо «Раечки» стали называть Раисой Никаноровной, работать помощницей буфетчицы стало просто несолидно, а буфетчица, противная, на пенсию выходить явно не собиралась.

* * *

Город имел несколько гостиниц.

И Рысь Никаноровна далеко не сразу обосновалась в фешенебельной «Центральной», в стеклянной клетке с табличкой «Старший администратор». Пришлось ей поработать и горничной, и дежурной по этажу в гостиницах пошиба помельче.

В таких гостиницах со стен падала штукатурка, текли потолки, и полотенца в номера подавались штопаные и влажные. Здесь останавливались командированные с периферии. В этих гостиницах-трудягах окна освещались спозаранку, и шустрые постояльцы с потрепанными портфелишками разбегались кто куда по предприятиям и учреждениям набираться опыта. Рысь Никаноровна их презирала.

Совсем другое дело – «Центральная». На первом этаже здесь располагался коктейль-бар, левое крыло целиком было отдано под «интурист» и пустовало, так как последнего гостя из-за рубежа видели здесь в 1967 году. А правое крыло занимали исключительно «люксы», занимаемые смуглыми носатыми брюнетами.

Окна в «Центральной» гасли далеко за полночь и оставались темными и задернутыми шторами до обеда. Веселые постояльцы отдыхали в постелях с местными незамужними дамами после бурной ночи, проведенной в гостиничном ресторане.

Утром ресторан умирал. Стоял серый, тусклый, со слепыми окнами, пресытившийся и выдохшийся. Мимо, не обращая на него внимания, спешили прохожие.

На улице – в зависимости от времени года – палило солнце или лил дождь, или сыпалась снежная крупа. А в двух шагах от кипучего людского водоворота, за массивными дверями с бронзовой ручкой в виде львиной лапы, текла раз и навсегда своя установленная жизнь. Вернее, не текла, а стояла.

Было сумрачно и прохладно, солнечные лучи не проникали сквозь тяжелые складки портьеры, всегда бдительно задернутой швейцаром Пашей. Толстая ковровая дорожка глушила звуки шагов. И Рысь Никаноровна из своей стеклянной клеточки на постаменте строго взглядывала на входящего и чеканила твердым и вежливым голоском:

– Товарищ, отлично понимаю ваше положение. Но, к сожалению, ничем помочь не могу.

А в ее голосе слышалось: «Да, именно так. Там у вас может быть любая погода. Здесь погоду делаем мы».

Но коллектив гостиницы знал, что на самом деле их Рысечка Никаноровна очень даже нежная и мягкая. Когда приезжающий на гастроли ансамбль сладкими голосами предлагал посмотреть, как прекрасен этот мир, Рысь Никаноровна рыдала, икала и долго потом не могла успокоиться, ее отпаивали настойками валерьянки и пустырника.

Вообще, музыка была ее слабым местом, и поэтому она любила, когда ей дарили пластинки (а потом – дискетки) с популярными мелодиями, а к пластинкам – духи, конфеты «Птичье молоко», хрусталь или какие-нибудь другие приятные пустячки. В ушах Рысь Никаноровны качались, оттягивая мочки, тяжелые золотые ромбы. Пальцы были унизаны множеством колец и перстеньков с камушками и без.

Золото тоже было слабостью Рысь Никаноровны.

Порой она, скучая, смотрела из стеклянной клеточки сверху вниз на сидящих в вестибюле людей. Они скапливались обычно к единому расчетному часу – одиннадцати вечера. И эти люди привыкли бороться и легко справлялись с различными жизненными проблемами, а вот с этой небольшой проблемкой: было бы под чем вытянуть ноги и над чем утром умыться, и перед чем побриться – им было не справиться.

Здесь они не боролись, а, тоскуя и недоумевая, сдавались и пасовали, эти мужественные и сильные люди, оседлавшие свои видавшие виды чемоданы, собравшие на себя пыль со всей страны. На вокзале спать запрещалось, а на скамейке в парке не разрешил бы устроиться постовой, потому что это являлось нарушением общественного порядка и могло вызвать отрицательную реакцию у городской власти и неправильное толкование у простых горожан.

Иногда Рысь Никаноровна от скуки начинала воображать, что вот эти спокойно сидевшие люди, подняв над головами чемоданы, с безумным криком: «Ура-а-а-а-а!» – ринутся на штурм великолепной мраморной лестницы и вытащат Рысь Никаноровну из ее клеточки, и растерзают в клочья. Она так вся и обмирала. Но бросала взгляд на широкоплечего, широкозадого квадратного швейцара Пашу, меланхолично чавкающего, жующего колбасу, запивающего ее чаем из термоса за своей швейцарской тумбочкой – и успокаивалась.

Людям в вестибюле вовсе не приходило в голову брать номера штурмом. Им приходило в голову другое, и они совершали одно действие, в результате которого тут же получали койко-место. Вот как мало требовалось для разрешения этой проблемы.

Однажды летней душной предгрозовой ночью в вестибюль вошла девушка высокая, стройная, с гладко причесанной маленькой головкой (к таким волосам, подумалось Рыси Никаноровне, очень идет накрахмаленная медицинская шапочка). Она привлекла внимание всех мужчин. Даже швейцар Паша, для которого на свете существовал один пол – мужской, поперхнулся за своей тумбочкой.

И Рысь Никаноровна тоже сочувствовала ей, но ничем помочь не могла. Девушка грустно отошла. Но вот она своими длинными медицинскими пальцами пересчитала деньги в сумочке, все отпускные. Потом решительно подошла к Рыси Никаноровне и произвела легкое движение, в результате которого сразу получила комнату, и даже с кондиционером и телевизором.

Жила Рысь Никаноровна в небольшой пятикомнатной квартире. По вечерам она приглашала из квартиры напротив соседку, дамочку одних с нею лет, тоже одинокую, и они вместе пили чай из расписного электрического самовара, который подарил ей бравый постоялец гостиницы из Орджоникидзе. Потягивали рижский бальзам – подарок одного прибалта – и смотрели по телевизору фигурное катание. Обе приходили в сильное волнение только тогда, когда фигуристы падали на лед. Вся программа комментировалась подружками вслух. Телекомментатора на это время приглушали или выключали звук вообще – ну его, бормочет сам не зная чего.

Однажды фигурист не удержал партнёршу, и она неловко прыгнула. Соседка, дуя на чай в блюдечке, ехидно замечала:

– Попадет ему от женушки. Спать, поди, врозь лягут.

Рысь Никаноровна, презирая соседку за ее провинциальную глупость, говорила с превосходством:

– Но, милочка, в гостиницах супругов прописывают в номер с одной большой кроватью.

– Ну, тогда на коврик прогонит, – уверенно обещала соседка, – как собачку, к дверям.

И обе смеялись и даже повизгивали, рисуя в воображении фигуриста, свернувшегося калачиком у двери.

Еще обе обожали художественные фильмы. Но так увлекались обличением, подсчитыванием, сколько раз одни и те же лица прошли в массовых сценах, что забывали о действии и чувствовали себя потом обманутыми пройдохами-режиссерами.

И вот однажды Рысь Никаноровна поехала в город Н-ск навестить тетку. Здесь ее ждало известие, что тетка недавно перебралась на жительство в другой город, не соблаговолив сообщить об этом единственной племяннице.