Нужно было стряхнуть наваждение. «Какого черта! Ничего еще плохого не случилось, – мир стоит, как и стоял…» Лисовский с отвращением подумал о своей постели. Пересчитал деньги, перелез с Норд-Зюйда на метрополитен и через десять минут вылез на площади Оперы.

На Больших бульварах было уже пустынно, театры окончились, гарсоны в кафе ставили столики на столики, гасили огни. Огромные серые дома с темными стеклами витрин казались вымершими. Лисовский стоял на перекрестке. По маслянистым торцам проносился иногда длинный лимузин или такси.

Автомобили направлялись наверх, по старым уличкам, в места ночных увеселений. Там можно было завить тоску веревочкой, шатаясь по ярко освещенным тротуарам, пахнущим пудрой, потом и духами, – от кафе к кафе, толкаясь между девчонками, пьяными иностранцами, сутенерами. Не пойти ли? Но с двадцатью франками – о сволочь, беженское существование! – благоразумнее не раздражать и без того болезненно возбужденные нервы.

Он стоял, опираясь задом на трость, курил и оглядывался. Подошел длинный человек в черном широком пальто почти до пят, в белом кашне, какое надевают при фраке, в шелковом цилиндре. Топнув со всей силой лакированной туфлей (чтобы проклятый тротуар не шатался), он стал около Лисовского. Закурил медленно, твердо, но спичку держал мимо папиросы, покуда не обжег пальцы.

– Прошу прощения, – сказал он с сильным английским акцентом, – какая это улица?

– Бульвар Пуассоньер.

– Благодарю вас… Прошу прощения, а какой это, собственно, город?

– Париж.

– Благодарю, вы очень любезны… Странно… Очень странно…

Так же, как и Лисовский, он оперся задом на трость и глядел остекленевшими глазами вдоль бульвара. Появились сутулый мужчина и полная женщина, – они шли под руку, медленно, и говорили по-русски:

– Не понимаю, Сонюрка, откуда у тебя такая кровожадность…

– Оставь меня в покое…

– Согласен, – в самый момент подавления большевиков, конечно, будут эксцессы, но настанет же день всепрощения…

– Всепрощения!.. Противно тебя и слушать…

– Сонюрка, смотри, какая тихая ночь… Как эти громады черных домов заслоняют небо… Тишина великого города!.. Гляди же, дыши, – а тебе все мерещатся веревки да ножи…

Они прошли. Неожиданно человек в цилиндре вздрогнул, будто просыпаясь, вдруг тяжело повалился на спину. Не поднимаясь, он как-то странно побежал ногами… Лисовский осторожно выпростал из-под себя трость, перешел на другую сторону улицы. Оглянулся, тот лежал и дергался… «Эге, аорта не выдержала…» К лежащему приближались двое каких-то низкорослых…

«Ох, тоска! – Лисовский побрел дальше… Неостывшие каменные стены, высокие фонари, тени от деревьев на асфальте. – И значишь ты здесь столько же, друг Володя, сколько эти тени… Можешь идти по бульвару, а могло бы тебя совсем здесь не быть, – тень, голубчик, тень человека… Тьфу!.. (Он выплюнул окурок и посмотрел на свое мертвенное отражение в темной зеркальной витрине.) А все-таки ничего у них не выйдет. Черт, Жак хвастун, враль!.. А вот книгу я напишу, что верно, то верно… Циничную, гнусную, невообразимую, – выворочу наизнанку всю человеческую мерзость. Чтоб каждая строчка налилась мозговым сифилисом… Это будет – успех!.. Исповедь современного человека, дневник растленной души, настольная книга для вас, мосье, дам…»

Навстречу шла девушка, руки ее, точно от холода, были засунуты в карманы полумужского пиджачка. Поравнялась, кивнула вбок головой и глазами, – невинное лицо подростка, вздернутый носик, пухлые губы. Лисовский сказал:

– Пойдем, моя курочка, но заплачу, предупреждаю, только любовью.

Она даже отступила, хорошенькое личико ее сморщилось отвращением.

– Кот, – сказала хриповато, – дрянь, дерьмо!..

Подняла полудетские плечики, и – топ-топ-топ – высокими тоненькими каблучками между теней на асфальте ушла разгневанная любовь.

Завтрак с Чермоевым и Манташевым состоялся в Кафе де Пари. Болтали о том и о сем. Манташев был мрачен, Чермоев – спокоен и, как всегда, насторожен. После третьей бутылки шампанского Левант безо всякого предварительного перехода заговорил об английской политике:

– Я только что из Лондона, где имел удовольствие видеться с кругами, близкими к Черчиллю… Они непримиримы к России. Если бы это зависело от них одних, английские танки уже давно бы стояли в Кремле. Я виделся с кругами либералов и пять минут беседовал с Ллойд-Джорджем… (Левант покосился на Налымова, но тот, подняв белесые брови, глядел оловянными глазами на пузырьки в бокале шампанского.) У либералов – все та же нерешительность, их девиз: «Время играет за нас…» Господа, мое впечатление от Лондона таково: война с большевиками – еще на долгие годы…

Чермоев тяжело вздохнул, Манташев, откинувшись на стуле, укусив зубочистку, подозрительно оглядывал Леванта. Тот изобразил лукавую улыбку, свернул по-собачьи нос.

– Но есть люди, думающие иначе… Правы они или нет – Бог им судья… К таким принадлежит Детердинг… Завтра мы с Василием Алексеевичем выезжаем в Лондон, чтобы с ним видеться… Сегодня хотелось бы прийти к кое-каким предварительным решениям…

– Что же предлагает Детердинг? – сквозь зубы спросил Манташев. – Купить за грош пятак?

– Господа, Детердинг ничего не предлагает. Детердинг начинает мировую борьбу за нефть. В этой борьбе не только он – судьба Англии поставлена на карту. На сегодняшний день нефть – это знамя. Транспорт – это нефть. Химическая индустрия – нефть… Военное и морское могущество – нефть… Нефть – кровь цивилизации.

Чермоев пощелкал языком. Манташев, отодвинув стул, задрал ногу на колено, схватился за щиколотку.

– Борются нефтяные силы Америки и Англии… Но есть третья сторона: Россия, где находится третья часть всех мировых запасов нефти. Россия – не в игре… Но она войдет в игру, и та сторона, которая овладеет русскими запасами нефти, победит… Вы представляете – какими миллионами пахнет вокруг этой игры?

Он опять покосился на Василия Алексеевича, – тот продолжал глядеть на пузырьки. Левант перешел ближе к делу:

– Ллойд-Джордж и либералы не учитывают всей величины русского вопроса. Они идут на компромисс. Господа, это факт: мирная конференция на Принцевых островах решена, и большевики на нее идут…

Чермоев и Манташев настороженно перевели глаза на Леванта.

– Ллойд-Джордж будет мирить белых с большевиками. Я сам, этими глазами, видел в кабинете Ллойд-Джорджа карту раздела России. Ленину оставлено московское государство. Предполагается, что там без угля, нефти и железа большевики умрут естественной смертью… Теперь, господа, спрошу вас, можете ли вы быть спокойны за свои нефтяные земли, покуда в центре России, милостью английских либералов, сидит Ленин?

– Сумасшествие! – прошептал Чермоев.