Чтобы как-то ободрить друга, Кроули просмотрел все новостные ленты информационных агентств мира, сделал поправку на процент недостоверности, и в итоге получил обнадеживающую сводку: пусть медленно и трудно, но человечество побеждало в войне с вирусом.

Такие новости действительно обрадовали ангела; к тому же лето на юге Франции способно и закоренелого пессимиста превратить в убежденного жизнелюба. Очень кстати оказалось воспоминание демона о морском приключении: Азирафель просветлел лицом и даже замурлыкал себе под нос: «На мосту в Авиньон мы танцуем, мы танцуем…»[14]

Три уцелевшие каменные арки отражались в голубом зеркале неторопливой реки — надежность камня соединялась с изменчивостью воды, и в трех овалах, словно в рамах некоего триптиха, заключался весь Авиньон: автострада, черепичные крыши, утопающие в зелени, и желтые зубцы крепостной стены, ограждающие папский дворец.

— Если мне не изменяет память, именно по этому мосту я в город и въехал, — заметил Кроули, успевший прогуляться по старинной кладке. — Конечно, тогда он был целый. Ха, с меня и пошлину содрать попытались!

— А мы с Вильгельмом въезжали с другой стороны, — припомнил ангел, рассеянно поглаживая нагретый солнцем камень. — И я, признаться ожидал благочестивой тишины и молитвенных песнопений. Но вместо того нас встретило прямо-таки новое столпотворение: толчея, шум, суета! Будто вернулся обратно в Мюнхен.

— Ну, я никакого благочестия не ждал. Если в город валят купцы, воры и блудницы — это, знаешь ли, многое говорит о местной власти.

Шестьдесят девять лет городок в Провансе служил папской резиденцией и считался неофициальной столицей католического мира; этой славой он жил последующие шестьсот с лишним лет. Ее ветхий, но все еще роскошный покров до сих пор проглядывал в контурах башен и шпилей папского дворца, в цветных витражах окон, в церемонных жестах мраморных статуй.

Ежегодный театральный фестиваль, собиравший в Авиньон тысячи зрителей со всего мира, в этом году был отменен. Лишившись толпы туристов, городок терпеливо притих, и лишь цикады трещали с прежним трудолюбием, не обращая внимания на карантин.

— Тебе не кажется, что время вдруг потекло медленней? — спросил Азирафель. Они брели по одной из узких улочек, вившихся серпантином под стенами папского замка. Бежевый летний костюм-тройка ангела, устаревший лет на полтораста, и ультрамодный черный прикид демона не вызывали любопытства редких прохожих: Авиньон привык к экстравагантности.

— Лично я его не останавливал, — Кроули склонил на бок голову, к чему-то прислушиваясь. — А, понятно. Тени лицедеев.

— Кто-кто?

— Лицедеи, актеры. Театр весьма коварная штука, иногда жалею, что не я его придумал. Со временем там творится настоящая чертовщина! А представь, когда сотня-другая театров и театриков собираются в одном маленьком городке… Хоть их и нет тут сейчас, но в предыдущие разы они таких узлов навязали из прошлого и настоящего, вот время и цепляется ими за все подряд.

Сквозь пыльное стекло рекламного короба на них смотрел с афиши мужчина средних лет в бархатной фиолетовой пелерине поверх белого длинного одеяния. Продолговатое умное лицо было гладко выбрито, на полных губах застыла тень улыбки. Он со спокойным достоинством сидел в простом деревянном кресле, уронив одну руку на подлокотник, другой сжимая белый платок. Надпись под портретом приглашала посетить музей «Папская резиденция».

Кроули остановился перед афишей и шутовски раскланялся:

— Мое почтение, Ваше Святейшество!

Человек на портрете перестал улыбаться, нахмурился и сухо кивнул.

Глава 6. Тени лицедеев

Пьер Роже имел все основания быть довольным жизнью. Отменное здоровье; прекрасный возраст — пятьдесят один год; гладкая и скорая карьера: за каких-нибудь сорок лет пройден путь от мальчика-послушника в бенедиктинском монастыре до Великого понтифика, уже пять лет известного всему христианскому миру как папа римский Климент VI.

Впрочем, Его Святейшество полагал, что «папа авиньонский» звучит намного благозвучнее и прилагал немалые усилия, чтобы убедить в этом окружающих.

Что? Место Святого Престола там, где погребен Святой Петр? Говоря между нами, вот что бы Апостолу пятьсот лет назад вместо Рима не податься в Прованс? Наверняка язычников по берегам Роны водилось не меньше, чем у вод Тибра… Конечно, Высший Промысел и так далее. Но, во-первых, всего лишь считается, что Петр погребен на Ватиканском холме. Во-вторых, святые мощи можно и перезахоронить в месте более достойном… Например, в Авиньоне.

Нет, в самом деле, что такое этот ваш Рим? Развалины и заговорщики, ничего больше. То ли дело свежепостроенная крепость в Авиньоне: вы только посмотрите на эти стены, ворота, сторожевые башни! Истинный оплот христианства! И никаких гвельфов с гибеллинами. Ох, уж эти итальянцы, вечно у них интриги, распри, требования… Один синьор Петрарка чего стоит! Конечно, он муж высокой учености, и папская библиотека надежно им сберегается и неуклонно богатеет, но его выпады против богатства уже просто оскорбительны! Пора положить этому конец. Вильгельм Баскервильский не привез Оккама, на которого возлагались большие надежды, но все-таки возвратился не один. Говорят, с ним прибыл бывший библиотекарь Людвига Баварца. Надо будет на него поглядеть… К счастью, смена отправляющих должность хранителя библиотеки Его Святейшества не нуждается в одобрении конклава.

* * *

— Дивно, синьор художник! Чудесно! Великолепно! Изумительные фрески!

Сокольничий на фреске косился на охотника с откровенной хитрецой. Мэтр Маттео Джованнетти, держа кисть с краской на отлете, отошел назад, склонил набок голову, закрыл правый глаз: определенно, этот малый с соколом — себе на уме. Открыл правый, закрыл левый: ну точно, прохиндей! Да и у охотника физиономия вышла такая, что, случись мэтру встретиться с ним в глухом переулке, то прощай, кошелек, если не жизнь.

На соседней стене трое рыбаков тащили из пруда невод. Эти вообще подмигивали, будто живые, а не нарисованные.

Джованнетти не сомневался в своем таланте, но от лиц сокольничего, охотника и рыбаков его мороз пробирал по коже. А из-за спины продолжали сыпаться похвалы:

— Какие свежие и точные цвета! Невероятная тонкость в переходе тонов! А фигуры прямо-таки дышат! Вы гений, мэтр!

Сокольничий, которому художник минуту назад закончил дорисовывать глаз, ухмыльнулся. Мэтр чуть не выронил кисть.

— Благодарю, но, право, вы преувеличиваете, синьор…

Как назло, имя расточителя комплиментов выпало из памяти. До чего же неловко!

Художник очень удивился бы, когда б узнал, что подобной забывчивостью страдают все в папском дворце. Любезный, энергичный, знающий решительно все и, безо всякого сомнения, чрезвычайно богатый — что ни день, в новом роскошном наряде, — этот господин производил впечатление авиньонского старожила, но никто не мог точно сказать, каков род его занятий и статус при дворе. Понтифик обращался к нему «дорогой друг», но