А царь…

Весы, какие-то странные весы порою снились Ивану Васильевичу. На одной чаше лежал огромный, причудливый ломоть земли по имени Россия, а другая чаша была гигантская, непредставимая, и в ней булькала, переливалась человечья кровь, пролитая им, царем московским Иваном, по счету – четвертым, по прозвищу – Грозный. И порою видел он во сне некоего светлого и всемогущего, который, вняв самым затаенным мольбам, опустошает кровавую чашу, возвращая жизнь всем тем, чья кровь была пролита по государевой воле. И чем больше воскрешенных людей радостно отходило прочь от сей роковой чаши, тем больше трещин изрезало тело земли-России, разламывалась, крошилась страна, словно хлеб, выпеченный в голодный год из отрубей. И вот уже ветры, жадные ветры, налетевшие из чужих, дальних, вечно голодных земель, развеивали эти жалкие крошки так, что и следа прежней России было не сыскать, а сами воскрешенные бродили в пустыне неприкаянно…

Царь просыпался с криком, звал Бомелия. Выпивал большими, ненасытными глотками его благодетельное питье – успокаивался. Приказывал сменить постель: прежняя была вся мокрая от ледяной испарины, иссушавшей тело. Ложился, думал, постигал очевидную истину: окажись на его месте любой другой, обуреваемый страстью быть государем великой, могущественной державы, он был бы вынужден пройти тем же кровавым путем, на каждом шагу сбивая ноги о роковые ошибки и слыша за собою ропот обескровленных призраков. Любой другой! Да тот же милостивец Адашев, окажись лицом к лицу с возмущенным боярством. Тот же Курбский! Русскому не надо искать врага в иных землях – он сам себе первый враг, ибо никто иной, как русский человек, не мнит себя равным одновременно и Богу, и диаволу.

Правдива, правдива старая сказка о том, как Господь предложил мужику исполнить любое его желание, просить чего захочется, но при условии, что сосед его получит в два раза больше. «Выколи мне один глаз!» – потребовал мужик.

Русские мы, русские, всяк за себя – один Бог за всех. Ну, еще и жестокий царь…

Люди живут днем сегодняшним, и только государь прозревает грядущее. А поскольку человек так создан Богом, чтобы жить в страхе, только страху он и подчиняется, только страх движет его помыслами, обращая их на жизнь нормальную, человеческую, а не на бесстыдное посягательство на чужое добро, чужие жизни, чужих жен, в конце концов. Только страх держит человека в нравственной узде, страх перед Богом или законом, безразлично! Значит, дело государя во имя укрепления державы этот страх насаждать. Может быть, когда-нибудь и настанет царство вечной истины, при коем люди станут заботиться прежде о других, лишь потом о себе… Ну, тогда явятся на смену страху другие вожжи и узды. Но еще Пилат уверял Христа, что царство истины никогда не настанет, и до сих пор именно он, а не Сын Божий почему-то оказывается прав. Значит, страх, только страх – последнее оружие государя, желающего силы и славы Отчизне!

Повинуясь этому убеждению, государь Иван Васильевич и жил, крепя свою державу. Но Бомелий оказался прав, ибо предательство Курбского навсегда запечатлело его в памяти истории как грозного и неправедно жестокосердного злодея.

– Ваше высочество…

– Вы забываетесь, мадам Биньоль!

– Прошу прощения, ваше высочество, я должна вас…

– Опять?! Я императрица! Вы должны титуловать меня – ваше величество!

– Ах, мадам… Прошу извинить меня, извинить великодушно, но по мне, так лучше именоваться высочеством и оставаться дочерью такого человека, как ваш батюшка император Франц, чем носить титул величества – и хранить верность этому ужасному существу, с которым вы имеете несчастье быть обвенчанной.

– Существу? Как вы смеете! Я люблю его. Я давала клятву быть ему верной женой.

– Он тоже давал клятву быть вам верным мужем.

– И что вы этим хотите сказать?!

– Ах, моя бедная девочка… простите, ваше высо… ваше величество. Разве вы не помните, что рассказывали слуги из Фонтенбло, бывшие свидетелями альковных забав вашего супруга? Прикажите, я позову их – и они подтвердят каждое свое слово под присягой. Да он изменил вам столько раз, сколько… сколько… Да бессчетное число раз!

– Довольно! Мне надоело это слышать! Выйдите отсюда, мадам Биньоль, я больше не хочу вас видеть!

– Я должна вам повиноваться, ваше высочество, но умоляю, прислушайтесь к моим словам, вы напрасно отказываете себе в невинных радостях пло…

– Во-он!!!

Субтильная мадам Биньоль была особой юркой и проворной – только это и спасло ее от подушки, летящей ей прямо в голову. А женщина, с которой она говорила, заперев дверь на задвижку, рухнула на кровать и зарыдала, в ярости ударяя кулаками в перину.

Невинные радости плоти, о которых упоминала коварная мадам Биньоль, были безумно желанны для молодой женщины, которая за четыре года своего супружества привыкла к самой что ни на есть изощренной и интенсивной интимной жизни. Лишенная этих самых радостей, она жестоко страдала, мучилась ночами, злилась днями, но не могла пересилить в себе любви и верности тому, кто приобщил ее к незваным радостям. Она любила своего мужа, хотя из блистательного императора он превратился теперь в опозоренного и всеми проклинаемого изгоя, в пленника тех стран, воевать с которыми отправился с такой помпой и потерпел такое сокрушительное поражение.

Армия бросила его… союзники предали… народ восстал против него… Неужели она, его жена, изменит и предаст лишь потому, что внутри ее слабой женской сути горит неутихающий огонь похоти? А между тем, говорят, он свой огонь готов погасить с первой попавшейся шлюхой… Она зарыдала, уткнувшись в пышную перину, но уличный шум заставил ее приподнять голову и прислушаться.

За окном творилась что-то странное. Звуки, которые доносились с улицы… Что за странные звуки?

Молодая женщина, как завороженная, поднялась с постели и подошла к окну.

Мадам Биньоль, которая подслушивала под дверью, услышала скрип паркета под ее шагами и злорадно усмехнулась. Кажется, дело скоро будет сделано…

Знаменитый историк Фредерик Масон называл мадам Биньоль одной из самых искушенных в политике женщин своего времени и к тому же известной куртизанкой. «Ей были неведомы ни угрызения совести, ни сомнения, ни чувство признательности. В юности она вела довольно легкомысленный образ жизни, уподобляясь не отличающимся строгими нравами итальянкам. До сих пор без интриг она не мыслит себе жизни и, когда ей случается стать участницей какой-нибудь дипломатической авантюры, чувствует себя в своей стихии. Все время находясь при дворе, она была не из тех, кто уступает свои позиции и ретируется».

Мадам Биньоль некогда была любовницей знаменитого Шарля-Мориса Талейрана, князя Беневентского, – министра иностранных дел при Наполеоне, ушедшего в отставку еще в 1807 году, но постоянно шпионившего против императора и подготавливавшего его крах. Мадам Биньоль и теперь выполняла задание своего покровителя. Верность Марии-Луизы императору была досадной помехой на пути планов Талейрана – содействовать упрочению на троне Франции Людовика XVIII, бывшего графа Прованского. Наполеон был сослан на остров Эльба. Но все же он представлял собой слишком серьезную угрозу планам победителей: и благодаря своей еще не угасшей популярности, и благодаря своей непредсказуемой натуре. Он был еще способен слишком на многое, и одной из движущих сил, которые могли бы раскрутить эту неистовую пружину, была его любовь к жене. Да, он изменял ей со многими женщинами, повинуясь неуемной, поистине петушиной потребности своего организма, но любил ее одну. Ее – и долгожданного сына, ради которого женился на Марии-Луизе, ради которого укреплял и лелеял свою огромную империю. Теперь любовь жены и желание вернуть трон себе, ей и сыну могли подвигнуть его на самые неожиданные поступки.