С июня по октябрь 1876 года войну с Турцией вели поощряемые Россией Сербия и Черногория, но успехов не имели. В России же пресса развернула горячую кампанию поддержки единоверцев; началась вербовка и посылка на Балканы добровольцев.

Крайне нерешительный царь долго тянул время, не рискуя объявить мобилизацию, которая была проведена только осенью 1876 года, когда, по мнению военных экспертов, выступать было уже невозможно – зимняя кампания в Балканских горах представлялась немыслимой. В результате, во-первых, содержание бездействующей отмобилизованной армии всю зиму 1876-1877 года легло непомерной тяжестью на российскую казну; во-вторых, военные действия, начавшиеся весной 1877 года, были лишены фактора внезапности и преимущества в развертывании, а поэтому не привели к решительным успехам вплоть до глубокой осени, и Россия получила-таки зимнюю кампанию на Балканах, но только уже на следующую зиму; в-третьих, все замедленные действия и царской армии, и царской дипломатии дали время всем недоброжелателям России выяснить отношения между собой и разработать четкие планы на случай всех вариантов дальнейшего развития событий.

Эти планы чуть было не опрокинулись полной и безоговорочной победой русских на рубеже 1877 и 1878 годов, которой уже никто не ожидал. Но тут же Александр II предпринял новую задержку: вместо того, чтобы легко захватить Константинополь на плечах разгромленной и бегущей турецкой армии и под носом уже прибывшего Британского флота, а затем использовать захваченную турецкую столицу в качестве главного козыря на дальнейших дипломатических переговорах, армия остановилась у ее стен.

Царь и его младший брат – главнокомандующий армией великий князь Николай Николаевич Старший – явно уступали друг другу честь принять на себя ответственность за занятие Константинополя. 20 марта / 1 апреля 1878 царь телеграфировал к брату: «Что скажет Россия и наша доблестная армия, если ты не занял Константинополя!.. Я с трепетом ожидаю, на что же ты решишься»[88]– и это вместо прямого приказа! Правда, с другой стороны, захваченный Константинополь сулил чрезвычайно сложные дальнейшие внутриполитические проблемы для царя: отказаться затем от уже занятого Константинополя означало бы бросить совсем уже отчаянный вызов всей своре российских славянофилов! В такой ситуации кто угодно на месте Александра II ощутил бы сильнейшие сомнения!

Итогом стал Берлинский конгресс 1878 года, о котором в 1889 году, в связи со смертью Петра Шувалова, возглавлявшего вместе с Горчаковым российскую делегацию в Берлине, уже цитированный А.А.Половцов вспоминал следующим образом: император Александр Николаевич «сначала говорил, что останется чужд войне, потом, желая оказать любезность императрице и получить за то некоторое отпущение грехов личных, стал мирволить косвенному вмешательству, затем после плотного завтрака произнес московскую речь [30 октября / 11 ноября 1876 года – с угрозами в адрес Турции и Англии] и, наконец, мечтая о воссоединении утраченной по Парижскому трактату бессарабской территории, заказал три фельдмаршальских жезла (для себя и двух братьев) еще прежде объявления войны. Когда же Европа разразилась смехом над Сан-Стефанским договором [19 февраля / 3 марта 1878 года], то Александр II не на шутку струсил, видя истощенное и беспомощное состояние своего правительства.

В присутствии государя [военный министр Д.А.]Милютин говорил уезжавшему в Берлин Шувалову, что мы решительно не в состоянии вести войны, что Англия знает это и Бисконфильд[89] делает громадные вооружения. Сообразно сему, даны были Шувалову инструкции, а для помехи дан в спутники впавший в детство и ненавидимый Бисмарком кн[язь] Горчаков. На конгрессе Россия получила все условия, о достижении коих было предписано Шувалову и, несмотря на то, Александр Николаевич стал бранить Шувалова как виновника нашего политического унижения. Журналисты, и в особенности московские, говорили в том же тоне, забывая, что они же втягивали Россию в войну, якобы бескорыстную, войну освободительную и т.п.»[90]

Существует и более критическое отношение к результатам конгресса и ролям, сыгранным там оппонентами России: «В Берлинском трактате прежде всего поражает то, что он словно создан не для обеспечения всеобщего мира, а с целью перессорить все великие и даже многие мелкие европейские державы»[91].

На конгрессе Бисмарк пытался разыгрывать роль «честного маклера» (по его собственному выражению), но всему свету – и русским в том числе – было ясно, что едва ли не главная его цель – надуть Россию. Упомянутый Андраши стал его лучшим помощником в этом деле, а заглавную антироссийскую роль играли англичане.

Спустя год идеологи бескорыстной освободительной войны, упоминавшейся Половцовым, писали уже в таком стиле:

Н.Я.Данилевский: «Видно, путь к Босфору и Дарданеллам идет через Дели и Калькутту»;

И.С.Аксаков: Россия еще не достигла своих естественных границ на юге: Черное море должно стать «русским», а для овладения им и Проливами следует захватить Среднюю Азию, что заставит Англию «стать податливее к нашим законным правам и требованиям на Черном море и Балканах»[92].

Помимо недопуска России к Проливам, конгресс начудил еще не мало иного. Освобожденная Болгария была разрезана на три части: центральная стала собственно Болгарией, князем которой был избран в 1879 году Александр Баттенбергский (сын Александра Гессенского – брата императрицы Марии Федоровны; Александр Баттенбергский приходился, таким образом, племянником Александру II и двоюродным братом Александру III), северная (Силистрия) отдана Румынии (в компенсацию возвращения России Бессарабии, отнятой у России по Парижскому трактату), а южная (названная Восточной Румелией) возвращена под протекторат султана.

Албанской делегации, пытавшейся проникнуть на конгресс, Бисмарк просто заявил, что такой национальности не существует.

Россия лишилась большинства плодов собственных побед, а Австро-Венгрия, в соответствии с предварительным сговором, взяла под управление Боснию и Герцеговину, которую австрийские войска заняли при яростном вооруженном сопротивлении населения – так была проложена дорога к Сараевскому убийству 15/28 июня 1914 года!

Не принесла успеха и манера, с которой русские принялись управлять освобожденной Болгарией, как российской провинцией; она вскоре вызвала возмущение, а затем и ненависть болгар – нечто подобное повторилось и после 1944 года!

Генерал Э.И.Тотлебен, прибывший под Плевну в октябре 1877 (в апреле 1878 он сменил Николая Николаевича Старшего на посту главнокомандующего на Балканах), сразу скептически оценил и происшедшее, и происходившее: «Мы вовлечены в войну мечтаниями наших панславистов и интригами англичан. Освобождение христиан из-под ига ислама – химера. Болгары живут здесь зажиточнее и счастливее, чем русские крестьяне; их задушевное желание, чтобы их освободители по возможности скорее покинули страну. Они платят турецкому правительству незначительную подать, несоразмерную с их доходами, и совершенно освобождены от воинской повинности. Турки вовсе не так дурны, как об этом умышленно прокричали; они народ честный, умеренный и трудолюбивый»[93].