Пока он с гнетущей неизбежностью составлял свой план, перед ним то и дело всплывало бледное от страсти лицо Ричарда, яростного, непрощающего. О существовании такого Ричарда он не подозревал до сегодняшнего дня. Это был благородный любовник, идеалист-фанатик, защищающий богиню, ту, в которой не мог допустить ни малейшего несовершенства. Знала ли Джулия о том, какого опасного джинна она выпустила из кувшина? И что представляла собой сама Джулия? Амбициозную охотницу за мужьями, только и всего. Или, может быть, она действительно скрывала какую-то позорную тайну? В таком случае, думал Верни, помоги ей Бог, если Ричард когда-нибудь об этом узнает.

Шестнадцатого июня, получив специальное разрешение, сэр Ричард Кейпел и мисс Джулия Джонсон поженились в церкви прихода Уордли. Это была очень тихая свадьба. Пастор провел службу в своей обычной торжественной манере. Дочери жениха сидели, сияя, на семейной скамье по обе стороны от тети Луизы, которая была в ярости и наблюдала за этим гнусным действом с каменным лицом. Невеста была сиротой, без близких родственников; единственной свидетельницей с ее стороны была миссис Уильямс.

Верни на свадьбе не присутствовал. Он уехал из графства, и никто не знал, куда он отправился.

Сэр Ричард и новоиспеченная леди Кейпел побывали в коротком свадебном путешествии в Веймаусе, и к тому времени, как они вернулись, Белл-коттедж снова пустовал. Они было предложили миссис Уильямс обосноваться в нем, но она предпочла вернуться в Чешир.

Генерал и миссис Бойс также готовились к отъезду – они собирались пожить у неженатых братьев миссис Бойс в Дорсете. Эта церемония повторялась из года в год. Харриет они с собой никогда не брали, и она обычно проводила июль и август с Вудами, но в этом году ее не пригласили: Сьюки уезжала вместе с какими-то кузинами в Рамсгейт.

– По правде говоря, – сказала Луиза своему мужу, – я думаю, что миссис Вуд намеренно способствовала этой поездке в Рамсгейт, чтобы Сьюки и Харриет не остались один на один на долгие недели – две глупые девицы, которые праздно тратят время и говорят только о любви! Для Харриет будет куда полезнее переехать к нам и пожить в более разумном окружении. Тео, разве не так? Ей больше некуда податься.

– Во всех отношениях превосходный план, моя дорогая. Она будет тебе приятной компаньонкой.

– А я могу быть ей полезна. Не похоже, чтобы этим летом я могла бы заняться чем-то другим.

Тео сразу понял, что она имеет в виду, и довольно робко сказал:

– Ты ведь не думала, что будешь вечно управлять домом Ричарда? Когда-нибудь он бы все равно женился.

– Но не на этой особе.

Тео промолчал.

Итак, Харриет перебралась в пасторский дом – у нее и вправду не было выбора, – и Луиза, лишенная столь многих ее былых занятий, направила свою неутомимую энергию на улучшение манер своей невезучей гостьи.

– Пора перестать хандрить, – заявила она Харриет в первый же вечер. – Вероятно, ты полагаешь, что увлечься и быть обманутой есть своего рода достоинство, что это дает тебе право вести себя так, словно ты больна?

– Нет, мадам, – прошептала Харриет, и ее губы слегка задрожали.

– В таком случае, чем скорее ты преодолеешь свою слабость, тем больше радости нам всем доставишь. Должна сказать тебе, я была немало шокирована тем, что ты так плохо владеешь собой, так же как и неистовством твоих чувств, но, я полагаю, это объясняется тем, что тебе больше не о чем было думать. Правильно избранный курс обучения, ряд постоянных обязанностей, которые необходимо выполнять, – вот то, что укрепит твой характер, Харриет, и ты перестанешь бродить вокруг озера и читать глупые романы.

Соответственно этому день Харриет начинался с двух часов практики на пианино – до завтрака, затем следовала рабочая смена в детской, где она обучала Генри Кейпела чтению. Шестилетний Генри был серьезным и довольно застенчивым ребенком, обожавшим свою маму и чрезвычайно озабоченным тем, чтобы угодить ей. Но это стремление никогда не приводило к удовлетворительному результату, потому что Луиза хоть и была хорошей матерью, но чрезвычайно требовательной и взыскательной. Четырехлетний Джорджи был более жизнерадостным и определенно напоминал своего дядю Верни. Харриет любила обоих мальчиков и с удовольствием присматривала за ними, когда няня бывала занята с их малолетней сестренкой. Харриет не слишком любила серьезное чтение и незамысловатое шитье, которыми ей было рекомендовано заниматься для морального исправления. Так что остаток ее дня был заполнен разнообразной мелкой работой по дому или в приходе: Луиза твердо решила, что не оставит ей ни минуты времени на всякие глупости.

Харриет не пыталась восставать против подобного режима: гостье жаловаться не пристало, да и сил для борьбы у нее не было. В обществе Луизы она всегда думала о себе как о самой презренной неудачнице, как о женщине, которая оказалась слишком опрометчивой в своей страсти. Но в главном Луиза проигрывала битву – Харриет все ещё была влюблена в Верни и думала о нем постоянно.

Ее мысли были куда более здравыми, чем могла предполагать Луиза. Харриет могла глупо вести себя с Верни, но она не заблуждалась на его счет. Даже в разгар ее романтических снов наяву она довольно тонко подмечала некоторые черточки его характера и была убеждена, что при всех его порывах и внешнем лоске он по сути своей оставался деревенским жителем, любящим свой дом, чувствовавшим себя по-настоящему счастливым лишь в родных и знакомых местах. Верни частенько говорил с нею о земле, о привычках птиц и животных, а также о книгах, которые он прочитал, потому что, без сомнения, не был глуп – просто жизнь в Лондоне не имела никакой связи с интересующими его вещами. И если он вернулся туда, как это подозревала семья, он быстро наживет себе новых неприятностей. Представления Харриет о жизни в Лондоне были ограниченны; она создала в своем воображении кричащий, шумный игорный притон, где распутные молодые люди наспех выпивают большие бокалы бренди и ставят на кон свое состояние, тогда как непотребные женщины, известные как распутницы или женщины сомнительного поведения, разгуливают вокруг в пропотевших муслиновых платьях, под которыми ничего нет. Харриет понимала, что эта картинка чрезмерно преувеличена и смешна и что большинство молодых людей проходят через эти соблазны невредимыми, однако обостренный инстинкт также говорил ей, что человек, оставшийся в одиночестве, без корней и полный горечи, может легко навлечь на себя беду.

Как мог сэр Ричард выгнать его, в сотый раз задала она себе этот вопрос, однажды жарким вечером срезая в саду пасторского дома лаванду, образующую вдоль газона широкую серую изгородь. Солнце пекло ее плечи, сухие, покрытые серебром стебли царапали пальцы, пока она занималась этим монотонным трудом, пытаясь представить себе, что мог сказать или сделать Верни, чтобы так рассердить своего брата. Конечно, что-то, связанное с Джулией. Во всех неприятностях, которые случились в последнее время, была виновата Джулия.