не трогать. Тем более, что там, в том варианте будущего, которое видел сын, Иван предал в момент наибольшей слабости России. Когда никто не верил в ее победу. А тут были куда более благоприятные обстоятельства.

Вот он и усидел он на своем месте. Но, как оказалось, это мало что изменилось. Ослик остается осликом, а медведь медведем…

— Что он хочет?

— Независимости. Чтобы Гетманщина была сама по себе. И никому не подчинялась.

— Смотрите какой гусь! — с раздражением выкрикнул Петр. — А запорожцы что? Сечь с ним?

— Сечь пока не определилась. А вот ляхи, видимо, с ними. Мне донесли, что к Мазепе из Варшавы последние месяцы гости слишком часто ездили. И не только из нее.

— Это как же так? Неужто Варшаве нужна Гетманщина самостийной?

— Мне шепнули на ушко, что они готовы за нее вступиться, если они вернуться в Речь Посполитую. Пусть даже на равных с Литвой правах. Так что, для начала поддержат даже дело ее независимости. От нас.

— И Литва не возражает? Это же поруха ее чести.

— А кто их спрашивать то будет? В общем сейме доля литовской шляхты символическая. Они ничего не решают. Да и возвращение Гетманщины в Речь Посполитую выгодно для Литвы, из-за улучшения контроля Днепра и торга через него с крымчаками да османами.

— А крымчаки, кстати, что?

— Пока тихо, — произнес вошедший вместе с Ромодановским Василий Голицын. — Но они вряд ли останутся в стороне.

— Там же много людей, что нажились добро на шведской войне. Неужто уже забыли сделанное им добро?

— Там много и других людей. — пожал плечами Голицын. — Крымская аристократия тяготится тем, что он ныне вассал православного государя.

— А простые крымчаки?

— По-разному. Кто-то жаждет пойти с тобой поход, кто-то стремится пойти походом на тебя. Даже среди тех, кто смог добро заработать в Ливонии есть противники, которые считают, что степь размякла и уже не может брать свое у бесхребетных и мягких нас.

— А другие казаки как?

— Слобожанские и донские волнуются. Остальные пока нет. Но тут ничего загодя не сказать.

— Тоже Мазепа воду мутит?

— Сказывают, — начал Голицын, — что там проповедники раскольников ходят и рассказывают о том, что ты, государь, сам Антихрист. Сын твой — был бесенок, а теперь натурально черт. Супружница же — чертовка. И что они, де, хвосты ваши видели. И копыта.

— Так и болтают? — переспросил мрачный Петр.

— И хуже еще болтают. Будто от веры еще отец твой — Алексей Михайлович отступил. Оттого взял в жены деву Нарышкиных, которая была натуральной ведьмой. И вступил через нее в сговор с дьяволом. Отчего впустил в этот мир Антихриста. И теперь вы с сыном — крутите-вертите и верой, и страной, руша старину и заветы стариков. Стремитесь все вокруг обратить в прах, под благими обещаниями. Ну и души русские лишить спасения.

— Бред какой-то…

— Бред.

— И что — казаки как реагируют?

— По-разному, — усмехнулся Голицын. — Им ли робеть перед чертом? Сами же сказывают, что у лихого атамана всегда в кармане припасена пригоршня чертей, которых он выставляет в бой, ежели людей не хватает. Нет. Большинство казаков всей этой белиберды не признают. Но не все. И те уже воду мутят дай боже. Указывая на притеснение тобой, Петр Алексеевич, их свобод казацких.

— Середина лета… — медленно произнес царь. — Это значит по весне начнут?

— Да. Судя по всему, — кивнул Голицын.

— Крым восстанет?

— Без всякого сомнения. Вопрос только как.

— Кто еще может восстать?

— Мои люди, — произнес Ромодановский, — перехватили несколько человек, которые шли от османского султана к нашим башкирам.

— А они чем недовольны?

— Живут скудно.

— Противятся регулярной службе?

— Напротив, приняли тепло. Там ведь доброе жалование, мундир с обувью, кров и кормление. Для многих из них — это недостижимый уровень. Бедняки рвутся на эту службу. Говорят, что по возращению –станут уважаемыми людьми. Просят увеличить им количество полков.

— Только они?

— Калмыки тоже.

— Поговори с их старейшинами. Согласуй — сколько они хотят полков видеть. Все ж таки всех бедняков выбирать не стоит. Скот кто гонять будет? Да и вообще.

— Сделаю. — кивнул Федор Юрьевич.

— А ты… — задумчиво произнес царь, глядя на Голицына, — постарайся разузнай, какими реальными силами обладают турки. Сколько они смогут выставить и в какие сроки.

— А Речь Посполитая?

— По ней тоже жду твоих соображений. А также о местах сосредоточения и планах на предстоящую кампанию. У тебя большие связи в этих странах, а о таких вещах уже наверняка говорят открыто.

— Все сделаю. — кивнул Василий Голицын.

Царь жестом выпроводил их.

И выждав некоторое время послал за сыном с Ариной. Требовалось и их возможности подключить, чтобы понять — чего боятся, а где пустая болтовня и пыль…

Глава 8

1705 год, август, 2. Каширские заводы — Аютия[21]

Предохранительный клапан засвистел, сообщая о достижении рабочего давлении в котле. И работник нажал на рычаг, подавая пар в цилиндр. Там медленно стронулся с места и начал движение поршень. Подпуская пар. Пока еще не удалось добиться хорошей компрессии. Однако и при такой начало бодро набирать обороты колесо маховика через кривошипно-шатунный механизм.

Закрутилась ось отбора мощности, а через нее и заработал молот.

Большой молот.

Заметно крупнее и тяжелее, чем ставили на водяное колесо.

Засуетились рабочие.

Вытащили из горна деталь. И ловко орудуя подсунули ее на наковальню. А потом там стали ворочать, обрабатывая…

— Хорошо пошло, — заметил Алексей, наблюдавший за этим.

— Да, неплохо, — охотно согласился Лев Кириллович и кивнув на паровик спросил: — Долго он так молотить может?

— Несколько часов к ряду. Потом нужно передых делать. Спускать давление и воды подливать. Прогревать. И заново. В сутки часа три-четыре простоя.

— А без простоя никак?

— Пока никак. Но мы работаем над этим. Да и раз в несколько дней его нужно останавливать на обслуживание и осмотр. Чтобы не взорвался.

— Взорвался⁈ Ух… адская машинка!

— Так мне ее забрать?

— НЕТ! — вскинулся двоюродный дед. — Сколько сможешь таких поставить?

— До конца года?

— Да.

— Пока не знаю. Мы же опытный тебе сюда приволокли. Хотим посмотреть, как он под настоящей нагрузкой жить будет. Потому и отгородили от цеха крепкой кирпичной стеной. От греха подальше. А ну как взорвется?

— Второй опытный. А он, судя по тому, как тянет, мне один несколько водяных колес заменит.

— Понимаю.

— Если поставишь десяток — я ускорю выпуск железных пушек. Хотя бы десяток. Но лучше бы штук двадцать. Колеса очень нестабильны. Сам знаешь — больших водных запасов у нас тут нет. Крутятся слабенько. Силы доброй в них нет. Так-то лучше их вообще заменить на вот такие. Благо, что на торфе работают. А его много, и он дешев.

— Сделаю все, что в моих силах. Но они не только тебе нужны.

— На это колесные повозки к чугунной дороге?

— Не только. В Перми нам надо расширять выпуск чугуна. Дутье нужно. С колес тоже много не снимешь. Каму ведь плотиной не перекрыли, а на мелких реках сила не великая.

— Чугун мы ныне стали у шведа покупать за копейки.

— Долго ли сие продлится?

— Несколько лет точно. Им все равно его продавать некому. А пушки нам нужны уже вчера. Сам же говорил.

— Повторяю — сделаю все, что в моих силах. И ты — в приоритете. Тебе в первую очередь буду их поставлять. Сколько тебе их нужно? Всего?

— Всего? Полсотни. Не меньше. Но к ним нужно работников готовить. Я к этому приставлю подмастерьев побольше. И к следующим. Если все добро пойдет — до конца года десятка полтора-два в дело пущу.

— Полтора десятка?

— Два. — не задумывая произнес Лев Кириллович.

— Хорошо. Тогда первые двадцать — твои.

Ударили по рукам.

Вышли на свежий воздух. Подальше от жаркого помещения, которое в эту августовскую пору прогревалось и топкой, и разогретым котлом, и утечками пара. Да и горн свою лепту немалую вносил.

— Тяжко людям приходится.

— Я им добро плачу.

— Ропщут.

— Мало. Денежное дело. Держатся.

— Ты хорошо, что про шведский чугун вспомнил. Как с литьем дела? Я видел твои бумаги. Роста почти нет. А мы и на внутренний рынок все, словно в бездну спускаем. Ибо дешево и нужно. И в Иран продаем. И они еще хотят. Себе. Не на продажу далее в иные страны.

— Рад бы,