И это осознание его отрезвило — осознание того, что даже Хлоя была в этот миг ближе к мертвым, чем поддавшийся человеческому порыву сын божий.

Из тюрьмы, быть может, он и освободился, — из тюрьмы дворца, из клетки ожиданий мира, — но бремя долга никогда ему с себя не скинуть, пока он не выполнит все то, для чего был сотворен.

И с этой мыслью его смех затих.

Минкар, лукаво подмигнув, оставил Иммануила наедине с Хлоей, но ему нечего было сказать ей кроме того, чем делиться с ней не стоило. Но он все равно, без особой на то причины, поделился с ней жгучим желанием уничтожить бога, самого себя убеждая в том, что от цели отступить невозможно.

Но с легкой подачи Йохана Хлоя так или иначе услышит все то, что ее ушам не предназначалось.

А все из-за проклятого тепла, верить в которое было нельзя.

XIX. Йохан

Йохан был одной из многих обреченных душ, примкнувших к Иммануилу, и избежал он печальной судьбы лишь чудом. Его за буйство высадили из поезда по дороге в Ад — да и не кто-нибудь, а сама Хлоя.

Пассажиры никогда не знают, куда держат путь, но высадка из поезда в бесконечном морозном лесу пугает всех больше Ада, а ведь на деле она — их шанс на свободу. Шанс дождаться новой жизни мирно — или шанс дать отпор богу, чтобы в следующую смерть не вернуться в поезд.

Йохан, и толики не зная правды, воспользовался этим шансом, но переродиться мирно ему не позволил Минкар, который периодически прочесывал леса, примыкавшие к Чистилищу и Аду. Он подбирал всех, кто был не мил слугам бога; так он пополнял ряды своего отряда — каждому союзнику велся счет.

Йохан был полезным, но чересчур любопытным, а его знакомство с Хлоей свело старания Иммануила в могилу.

* * *

Йохан был ранен. Иммануил, бросившись лечить его, запоздало вспомнил, что мир с ним силами не делился. По привычке он пытался призвать материю, но она — та, которая вокруг витала — была мертвенно глуха. И тогда он изнутри ее призвал — из недр своей души, созданной из того же материала. И лечению рана духа поддалась.

А вылечить так Хлою он не мог, и эта мысль холодом его пронзила. Надо беречь ее от ран; на небесах она была бессмертна, но хрупка, и ее бессмертие грозило ей муками хуже смерти, попадись она врагам. Грозило тем, чего сам бог, трясясь поджилками, боялся, и от чего спасался в подземельях.

Йохан, утомленный болью, предался такому редкому для духов сну, а Минкар поведал, что очередной путь, найденный отрядом, был небезопасен, и знания Иммануила о былых маршрутах патрулей уже не помогали; а их присутствия он не ощущал.

Здесь Элохим его переиграл; пока Иммануил упивался живым миром, время ускользало, а бог строил свои планы. Еще до того, как мертвый мир угас, стоило побороть отца, а не выжидать идеального момента — в том самом ожидании момент утек сквозь пальцы. А теперь все оборачивалось против, и время — в первых рядах.

Дальше ждать было опасно, и Йохан, покрывшийся испариной, это доказывал. Сейчас пострадал он, а следом удару подвергнется отряд, окруженный псами божьими. Хватит ли у Иммануила своей души ресурсов, чтобы всех излечить? А хватит ли всех душ отряда, чтобы разгромить бессмертное — как Хлоя — войско бога?

Вот она — уязвимость простого человека, держащего могущество бессмертия в руках, которое такой же было слабостью, какой и силой, и Иммануил в полной мере ее познал — а Хлоя до конца не сознавала. Не понимала, как слаба и сколько в ней таилось силы. А от Иммануила ничего не укрывалось.

Никогда его плечам не было так тяжело, и никогда он не признавал своих ошибок — не признавал и ныне. Но позволить Элохиму победить он все равно не мог.

Минкар заявил, что больше нельзя медлить, и Иммануил был с ним согласен, но рваться в бой он не торопился тоже. Какое бы отчаяние его ни угнетало, окунать в него товарищей было губительно. Нужно дать им отдохнуть, набраться сил, подавить все страхи — и лишь тогда отправляться свергать бога. Но даже всего отряда для этой цели было мало.

Не все из душ, что обитали на небе до прихода самозванца, воспротивились ему, и не все — к нему примкнули. Многие продолжили вести прежний образ жизни — жизни общиной. Они не думали о том, что души их пока живых родных будут трястись в вагонах и подчиняться воле бога, и не заботило их то, что сами после новой смерти окажутся в этом круговороте. Они, неизвестно чем прикованные к небу, продолжали просто на нем жить, не склоняясь к чьей-либо стороне и избегая перерождения.

Разные слухи окружали жителей оставшейся деревни; кто-то поговаривал о том, что потому они не перерождались, что когда-то, подобно Элохиму, нашли проход на небеса, а обратно не захотели возвращаться. Кто-то полагал, что им интересен был исход противостояния сына с отцом. Была версия о том, что они призваны вселенной стеречь мировой покой и наблюдать за всем, что происходит, но ее Иммануил, как истинное дитя мира, сразу же отмел.

Так или иначе, что бы ни руководило ими, они ни за кого не воевали — это был их принцип. Иммануил как-то раз ходил к ним на поклон вместе с Минкаром — и толку никакого. Ему предложили приют и покой, но не помощь. Был ли смысл попробовать снова?

Пока Иммануил убеждал в своем решении Минкара, вернулся весь отряд. Йохана положили в комнату для отдыха, туда же Эрхарт направил и Хлою; чужеродная для неба, она быстро утомлялась.

Это наблюдение странным образом его взбодрило — значит, с Элохимом так происходило тоже, и далеко своим ходом он не убежит. Нельзя забывать и лабиринты под дворцом, карту которых Иммануилу стереть из памяти не суждено, как и все обычаи отца и его охраны. Как умения заметать следы и скрываться.

Иммануил повел бы отряд по подземельям, если бы люки не держали под надежной защитой, а прорываться было рискованно — другие ищейки пришли бы на запах крови; проще уж найти свободную от патрулей тропу, благо, интуиция все еще была при Иммануиле, в отличие от подсказок мира.

Оставалось вселить оптимистический настрой в отряд. И начать — с костра, который