Его обильное поэтическое творчество, публицистические и нравоучительные труды направлены были к врачеванию «младоумного» русского общества – по его мнению, слепого и непривычного к наукам. Сторонники византийско-русской традиции просвещения видели в его трудах высокомерное пренебрежение греко-православной образованностью.

По словам современного историка А. Панченко, придворный поэт и просветитель Симеон Полоцкий «окончил жизнь богатым человеком».

Самой видной фигурой грекофильского лагеря стал Евфимий, келарь кремлевского Чудова монастыря. Этот человек имел даже более многогранный талант, нежели Симеон Полоцкий. Всю жизнь он провел в трудах. Ученик знаменитого книжника Епифания Славинецкого, Евфимий на протяжении многих лет работал на Печатном дворе. Он сам писал, готовил церковную литературу к печати, исправлял славянский перевод некоторых частей Священного Писания.

Известен он прежде всего как полемист – едкий, остроумный и остроязыкий, легко пускавшийся в дискуссии со старообрядцами, но больше того – с «латинствующими». Из его публицистических сочинений более всего известны «Остен» и «Воумление священникам». Евфимий Чудовский, не лишенный поэтического дара, высмеивал в эпиграммах тексты Симеона Полоцкого. А с учеником последнего Сильвестром Медведевым Евфимий бился всерьез, отстаивая правоту восточного христианства по вопросу о пресуществлении Святых Даров в Евхаристии. Спор завели когда-то их учителя – Епифаний Славинецкий и Симеон Полоцкий, дискуссия длилась долго, показывая звенящую напряженность между двумя идейными лагерями русских книжников. Вообще одна из главных тем Евфимия – защита учения греческих святых отцов, греческого православия от искажений и ересей любого рода. А в рассуждениях «латинствующих» он видел именно «яд ереси», гибельные уклонения.

Еще одна важная для него тема – преимущество греческого языка над латынью при освоении книжной премудрости, высокой культуры. В трактате, посвященном этому вопросу, Евфимий Чудовский прямо говорит: «Учитися нам славяном потребнее и полезншее… греческаго и славенскаго [языков]», а не латыни. Он дает культурные, исторические и богословские аргументы на этот счет, но не удерживается и от иронии: «Овча подобна есть своей матери всячески по виду и нраву, яко словенская писмена греческим подобна суть: козлище же инородное аще чим малым и приуподобляется овце, обаче всячески естеством и видом отсутствует и разнствует, яко и сия латинския литеры греческим и славенским яко козлище овце много зело не подобятся, греческая же писмена и славенская яко овча с материю…» В другом трактате грекофилов, вышедшем из окружения Евфимия, связь с греческими языком и культурой мотивируется прежде всего вероисповедными причинами: «Подобает наипаче учитися гречески, понеже… тем языком… не только невредится православная вера, яко латинским, но и зело исправляется, и учити купно с славенским».

Зная особенную любовь Федора Алексеевича к Симеону Полоцкому, Евфимий горько пошутил: «Ведати подобает, какося волк смиряет, когда овцу уловляет или коня хватает: не только главою челом бьет к земле пред овцою, но и на чреве ползает и хвостом ласкательно творит и очами блистает весело, яко свечами. Овца же рассуждает, что у волка то же на сердце, что и на хвосте. Не, бедная овечка! Плюй на его челобитье, утекай от него, бежи!.. Потоля… ласкательствует, поколя зубов не рознял… Тако некие человецы словами ласкательными глаголют и пред собою зрящее хвалят яко с любовным беседуют, отшедши же уничижают и оклеветают».

Этот монах прославился как духовный писатель своим живым языком, способностью русифицировать понятия греческой богословской мысли, да и просто делать русскими греческие слова – вплоть до изобретения новых глаголов: «литургийствовать», «хиротонствовать». Будучи опытным переводчиком и редактором, он чувствовал себя в стихии слова как рыба в воде. Некоторые историки приписывают ему составление сборника русских поговорок, пословиц, загадок.

К тому взлету, который произошел в 1680-х годах, просвещение на отечественной почве пришло в результате острой борьбы идейных «партий», путем проб и ошибок, после долгого поиска форм образования, в наибольшей степени удовлетворяющих запросам старомосковского общества. Первые настоятельные попытки завести большую, постоянно работающую школу предпринимались еще при государе Михаиле Федоровиче и патриархе Филарете (1630-е годы).

И греческие, и латинские школы создавались на средства государства и Церкви, финансировались различными государевыми приказами или патриаршей казной, но очень долго не могли приобрести должных масштабов. Они объединяли единицы, в лучшем случае десяток учеников.

В числе подобных училищ:

– школа иеромонаха Иосифа, долгое время жившего на православном Востоке, в частности на Святом Афоне (работала очень недолго в 1632–1633 годах);

– школа Арсения Грека, открывшаяся в 1649 году и получившая смешанный греко-латинский характер (после нескольких месяцев работы преподавание в ней прервалось из-за ссылки Арсения, но в 1653 году возобновилось);

– школа, или, скорее, постоянный круг общения (наставничество?) выдающегося книжника, ритора и дидаскала Епифания Славинецкого с московскими интеллектуалами (не ранее 1649 года);

– школа Андреевского монастыря на Воробьевых горах, получавшая деятельное вспомоществование от окольничего Ф. М. Ртищева (даты основания и закрытия неизвестны);

– школа Симеона Полоцкого в Заиконоспасском монастыре, существовавшая в 1664–1668 годах;

– школа патриарших певчих, обучавшихся у «мастера греческого» старца Мелетия при государе Алексее Михайловиче (основана не ранее 1656 года при кремлевском Успенском соборе и работала с перерывами очень долго – видимо, до начала 1680-х);

– школа в кремлевском Чудовом монастыре, действовавшая в 60-х – начале 70-х годов XVII столетия;

– школа Иеремии, пономаря церкви Двенадцати апостолов на патриаршем дворе (1680-е годы).

Некоторые из них являлись элементарными училищами, другие тянулись к статусу средних учебных заведений. А школа Симеона Полоцкого, кажется, по представлениям XVII века была чем-то большим, нежели среднее училище, но меньшим, нежели высшее учебное заведение – академия или университет. Современные историки педагогики нередко называют такие училища «повышенными» школами.

Все перечисленные школы, взятые суммарно, составляют подготовительный этап к более энергичным мерам по введению систематического образования на русской почве. Все они существовали недолго и не приобрели ни значительного масштаба, ни регулярного характера. Иногда вместо школы знание передавалось путем ученичества: большой книжник брал одного или нескольких человек на обучение, но работал с ними как со «штучным товаром», индивидуально. Подобный подход не требовал налаживания регулярного школьного процесса[35]. Вводить единичное ученичество «здесь и сейчас» все же полезнее, чем откладывать передачу ценных знаний на те времена, когда появится настоящая школа, ибо перспектива таких школ утопала в туманном завтра. Но подобное ученичество – всего лишь синица в руках…