– Так ты приедешь? – спросил Серега Олесю.

Она понятия не имела, что он имел в виду. Она вынырнула на поверхность из своего тумана. Куда она должна приехать? Зачем?

– Наверное, нет. Я еще не решила, – осторожно ответила она, надеясь, что последует продолжение, которое разъяснит вопрос.

Серега вдруг разозлился. Продолжение действительно последовало, и выяснилось, что он пригласил ее на вечеринку в честь дня рождения дочери. Олеся покраснела и сплела что-то про то, что она, возможно, будет вести один корпоратив и никак не сможет вырваться. Серега ехидно поинтересовался, когда она планирует вести корпоратив? Ведь он-то ей не сказал, когда party. Потом, правда, он немного утих, ведь Олеся – актриса, чего с них взять. И вот тут вдруг Олеся сломалась и поняла – больше не может. Она пробормотала что-то бессмысленное, встала и ушла буквально посреди разговора, оставив Серегу с носом и с очередным доказательством того, что все актрисы – чокнутые.

Она вышла из театра, вдохнула теплый, задымленный смогом воздух московского центра и направилась к Малой Бронной, к дому Померанцева. В окнах горел свет. Квартира располагалась на втором этаже, и, если занавески не были плотно задернуты, можно было увидеть то, что происходит внутри. Олеся сожгла большую часть фотографий, выкинула его вещи, книги (за что он, сто процентов, ей еще отомстит), стерла из памяти, своей и телефона, его номера. Но она не могла забыть его адрес, не могла забыть это место, где они с ним впервые остались наедине и она почувствовала волшебство его рук, опьянение от его поцелуев. Он имел над ней необъяснимую власть, и оказалось, что достаточно семидесяти шести часов, чтобы понять – никуда эта власть не делась.

– Ты? – удивленно уставился на нее Померанцев, когда открыл дверь.

Олеся не рассчитывала застать его дома, ведь почти все время Максим сдавал квартиру каким-нибудь толстосумам, в основном иностранцам. Он говорил, что наследство от родителей позволяет ему жить так, как он хочет, и заниматься тем, что ему по-настоящему важно.

– Я, – кивнула Олеся, просто не зная, что еще сказать.

– Ну, ты и дура, – присвистнул он, впуская ее в пустую квартиру. – А если бы меня тут не было? Ночь же на дворе!

– Тогда бы мне повезло, – пожала она плечами.

Померанцев замер посреди прихожей, глядя на нее с интересом.

– А ты повзрослела, – произнес он, а потом протянул руку так, словно не было этого года, этих слез, этих прощаний и клятв «больше никогда». Словно они виделись только вчера и не расставались вовсе. Олеся помедлила, но потом вложила свою ладонь в его. Ее сердце забилось часто-часто. Это было неизбежно, и сейчас она понимала это, как никогда.

* * *

Все, о чем могла думать Нонна, это о том, что ее лучшая подруга Анна нуждается в ее помощи. Только теперь у Нонны есть возможность устроить счастье любимой подруги. Что может быть лучше этого – стать причиной и виновницей ее счастья? Не имея большой проблемы с собственной личной жизнью (нет личной жизни – нет и проблемы), Нонна за наиглавнейший свой долг перед ближними почитала устройство их личной жизни. То, что Анна живет одна, давно не нравилось Нонне, но она уважала память о Володе и не заводила разговор с подругой о том, что ей пора заняться поисками нового мужа. Теперь же ей фактически была выдана индульгенция на устройство счастья четырех человек – Анны и ее детей. И Нонна не собиралась с этим затягивать.

Она бы начала прямо с утра понедельника, но, к сожалению, помимо прямых обязанностей по устройству счастья подруг, у Нонны имелись и побочные занятия в школе. В понедельник с самого утра ей предстояло много работы, хотя уроки уже и кончились. Зато началась горячая пора ЕГЭ, сумасшедший дом, который захлестывал теперь школу ежегодно под конец мая. Родители становились беспокойными, некоторые даже буйными. Ученики сидели на успокоительных, но все равно случались нервные срывы. Причем срывались в основном отличники.

ЕГЭ по английскому языку сдавали немногие, главным образом самые самоуверенные школьники, мечтающие о работе за границей. Их Нонна ненавидела больше всего, ибо они требовали от нее глубоких знаний языка, а у нее их, честно признаться, и у самой не было. И поэтому некоторые родители выступали с критическими замечаниями в адрес ее профессиональной пригодности.

– РОНО, понимаете ли, мои знания устраивают, а родителей – нет. Дожили! Все умные стали, – жаловалась Нонна после одной такой стычки, в ходе которой родители обвинили ее в низких баллах своего чада на тестовом экзамене. – А то, что их отпрыски ни черта не учат, – это им безразлично.

– А какие теперь дети сочинения пишут! – поддержала Нонну русичка. – «Основная версия мотива убийства – жажда наживы Раскольникова, но были отработаны и другие подозреваемые», как ты себе это представляешь? А когда я спросила, как бы они охарактеризовали в целом тему «Преступления и наказания», они ответили, что детектив вообще-то так себе, а тема? «Не умеешь убивать старушек – не берись».

– Ох, кошмар-то какой. А от меня тут родители потребовали, чтобы я на экзамене решала ЕГЭ вместо них. Мол, нет ничего общего между школьной программой и заданиями в тесте, так что я должна им теперь помочь. А как? – вытаращилась Нонна, отчасти от удивления, а отчасти из-за крайне тесного корсета, который она с третьей попытки все же нацепила на себя.

Русичка уже давно стояла в корсете – надвигалась репетиция чтения стихов комиссарши, репетиция финальная, прогон. Всем было положено явиться в полной выкладке, с кокошниками и корсетами, выданными в канцелярии под личную роспись каждому участнику позорища.

– Ну, как? – прохрипела Нонна, примеряя кокошник.

– Неописуемо, – фыркнула русичка, натягивая свой. Почему стихи о «Любимой Родине» нужно читать в этих чудовищных головных уборах, никто не мог понять. Но… такова эволюция. Только те, кто умеет превозмочь самое себя, получают бюджетный фонд на ремонт классов и (И!!!) спортзала.

– Я чувствую себя как дура! – развела руками Нонна.

Но это было еще полдела. Когда женщины прошли в актовый зал и увидели там еще с десяток людей с несчастными лицами и в кокошниках, они не выдержали и прыснули. Хохот был заразительным, и инфицированными оказались все, включая физрука, который хоть и стоял (везунчик) без кокошника, но и убежать не мог – мужской тембр.

– Мы все чувствуем себя как дуры. Самое обидное, – заявила русичка, – что нам за это не доплачивают. Предполагается, что мы делаем это по доброй воле.

– Мы многое делаем по доброй воле, – добавил физрук. – Подписи собираем в пользу «Единой России», да? Устраиваем встречу родителей с депутатами, да? Все по своей воле.

– Так! – прогремел голос директорши. – Призывы к революции отставить. А то кое-кому может и достаться… кружок по футболу на лето. И пиши пропало отпуску.

– И лист осенний опадет! – бодро продекламировал физрук, сияя самой фальшивой из своих улыбок.

С самого утра Нонна думала, с кем же ей познакомить Анну в первую очередь. Физрук нравился ей самой, но, даже если бы и не нравился, Анне нужен был мужчина с серьезным занятием в руках, финансово успешный, стабильный, короче, кто угодно, но только не учитель. Она уже посоветовалась с одной знакомой, которая в свое время встречалась с мужчинами, которых ей подбирало специальное агентство по знакомствам. Выяснилось, что для того, чтобы попасть в базу, там нужно было платить приличные деньги. Вряд ли Анна на это пойдет. У нее с деньгами не очень. Кроме того, опыт той самой знакомой немного обескураживал. Замуж она не вышла, а вот лечиться в кожвендиспансере потом пришлось.