Резкий свет неоновых ламп подчеркивал почти больничную стерильность помещения, а серо-зеленые стены лишь усиливали это впечатление. Все это, сопровождаемое монотонным жужжанием ламп, вызвало у Калвера ощущение, что они оказались в механическом обезлюдевшем пространстве, где, кроме них, ничего живого не существует. Будто во всей катастрофе уцелели только они трое. И ему сделалось страшно почти так же, как в темном туннеле. Пока они шли по пустынным гулким коридорам убежища, это ощущение лишь усиливалось. Казалось, что это путешествие в никуда.

Однако неожиданно донесшийся откуда-то гул голосов вернул его к действительности. Он вспомнил, что они с доктором Клер Рейнольдс идут в столовую на собрание. Когда они вошли в комнату, спор прекратился, и все с любопытством посмотрели на них.

Дили сидел в дальнем конце комнаты. Белая повязка прикрывала его глаза. Калверу показалось, что Дили изменился, хотя ему трудно было бы определить словами, в чем это проявляется. За длинным столом рядом с Дили сидели мужчина и женщина в синих униформах и еще два человека в гражданской одежде. Один из них шепнул что-то Дили. Тот поднялся и, повернувшись лицом к вошедшим, сказал:

— Пожалуйста, присоединяйтесь к нам. Я рад, мистер Калвер, что вы в форме.

Остальные участники собрания расположились за обеденными столами. Большинство из них были в белых халатах. Все выглядели усталыми и подавленными. Калверу показалось, что в обращенных на них с Кэт взглядах сквозила некая настороженность, будто они были чужаками, вторгшимися в элитарный клуб. Тем не менее им предложили сесть за пустой столик с краю. А доктор Клер Рейнольдс села рядом с Дили.

Калверу передали две чашки и кофейник, и, кивнув в знак благодарности, он налил кофе себе и Кэт. Сахар и молоко им не предложили. И вообще их как бы перестали замечать. Возобновился прерванный с их появлением спор.

Прислушавшись, Калвер сразу обратил внимание, что все были крайне возбуждены и высказывались довольно резко, перебивали друг друга, и разговор носил довольно сумбурный характер.

Он взглянул на Кэт. Она, казалось, не замечала ничего вокруг, напряженно вглядывалась в темно-коричневую кофейную жижу, будто именно здесь могла открыться ей причина всего происшедшего сегодня, та безумная логика, которая заставляет человека уничтожать землю, на которой он живет. Он вдруг подумал о том, погиб ли сегодня кто-нибудь из ее близких. У нее не было обручального кольца. Значит, это мог быть возлюбленный, родители, братья, сестры... Во всяком случае, тревога за них не давала ей покоя. Калвер почувствовал сострадание к бедной девушке. Он понимал, что скорбная память о тех, кого она потеряла сегодня, еще долгое время будет терзать ее. Очевидно, и все присутствовавшие в комнате переживали то же самое: утрата родных, любимых, чувство пустоты и страх перед неизвестностью, поджидающей каждого из них. Калвер почувствовал озноб, ему сделалось страшно и холодно, будто он впитал всю тревогу окружающих его людей.

И все же Калвер знал, что он наверняка счастливее других обитателей убежища, потому что его потери, его самые сильные страдания и потрясения остались в далеком прошлом, и воспоминания о них хранятся в таких отдаленных уголках его памяти, ключ от которых потерян. И хотя он сегодня целый день боролся за свою жизнь, он не очень хорошо осознавал, для чего он это делал — ведь он давно уже не дорожит ею.

Дили о чем-то тихо переговаривался с сидящими с ним за одним столом. Выглядел он неважно, а резкий свет неоновых ламп усиливал его бледность. Калвер был восхищен выдержкой Дили. Он подумал, что вряд ли тому удалось хоть немного отдохнуть после всего пережитого ими сегодня. Кроме того, боль в глазах наверняка продолжает мучить его, равно как и мысли о том, навсегда ли он лишился зрения. Все это, несомненно, пагубно действует на нервную систему. Однако Дили выглядел достаточно уверенно и был мало похож на того человека, испуганного, совершенно потерявшего ориентацию среди всеобщего хаоса, которого Калвер несколько часов назад пытался спасти. Сейчас, глядя на него, можно было подумать, что ему придает силы и уверенность значок на лацкане пиджака — символ принадлежности к избранному кругу, где принят раз и навсегда установленный стиль поведения. Дили явно как бы вновь обрел эту привычную для него форму.

Дили неторопливо поднялся, обвел взглядом комнату и спокойно обратился к собравшимся:

— Попрошу внимания. Давайте начнем наш разговор. Его спокойствие несколько разрядило накаленную до предела атмосферу, все разговоры мгновенно прекратились. Калверу даже показалось, что люди испытали облегчение от того, что могут сосредоточить внимание на чем-то вполне конкретном. Дили представил одного из своих коллег:

— Сейчас Говард Фарадей, старший инженер телефонной станции, сделает сообщение.

Затем Дили сел, а Говард Фарадей поднялся и сказал, неловко улыбнувшись:

— Мистер Дили представил меня как старшего инженера. Это действительно так, но в настоящий момент я здесь самый старший по должности, то есть как бы ваш начальник.

Он обвел взглядом присутствующих и нервно откашлялся. Было видно, что он очень волнуется.

— С начала пятидесятых годов наша станция выполняла двойную функцию, являясь автоматической телефонной станцией и правительственным убежищем одновременно. Многим из вас известно, что первый трансатлантический кабель связи НАТО кончается здесь.

Он снова замолчал, как бы обдумывая, о чем говорить дальше. Кал-вер внимательно рассматривал этого человека. Наверное, еще вчера этого высокого мужчину крепкого телосложения можно было бы назвать здоровяком. Но сегодняшние события согнули его плечи, придали некоторую вялость движениям и темными кругами усталости залегли под глазами. Когда он заговорил снова, голос его звучал еще тише и напряженнее. Казалось, что силы оставляют его.

— Я думаю, что от постоянных сотрудников не укрылось то обстоятельство, что ситуация на станции изменилась. Активизировались службы, которые начинают действовать в периоды обострения международной обстановки. Так уже бывало не раз. И хотя нынешняя ситуация считалась довольно серьезной... — он сглотнул слюну, — никто не предполагал, что события примут такой трагический оборот.

Калвер сокрушенно покачал головой, услышав такую сугубо профессиональную трактовку катастрофы. Он почувствовал, как горечь переполняет его, будто кофе попал прямо в кровь, и рана в бедре разболелась нестерпимо. На миг ему показалось, что он сейчас задохнется от ненависти к виновникам кровавых, непоправимых событий. Он сделал усилие над собой, чтобы восстановить относительное равновесие. И заставил себя прислушаться к тому, что говорит Говард Фарадей. А тот продолжал монотонно и безучастно:

— ...в связи с усилением кризиса на Ближнем Востоке и нападением России на Иран всем правительственным учреждениям, подобным нашему, было дано распоряжение перейти на особый режим работы, предусмотренный специальными инструкциями.

Фарадей продолжал говорить, а Калвер снова поймал себя на том, что слова лопаются как мыльные пузыри, так ничтожны они, так не соответствуют всем пережитым ужасам, всем потерям и разрушениям, которые уже произошли и ожидают их в будущем. Калвер посмотрел на Кэт. Девушка сидела все в той же позе, судорожно обхватив руками чашку и по-прежнему не отрывая взгляда от кофейной гущи. Он обнял ее за талию, она вздрогнула и посмотрела на него глазами, полными боли и гнева. Калвер подумал, что Кэт — единственная родная ему душа в этом рухнувшем мире. Он обнял ее еще крепче. На ее лице появилось выражение растерянности. Ему казалось, что он понимает эту девушку без слов, что за растерянностью стоит один главный вопрос, который мучил и его — почему судьба пощадила именно их, почему в этой кровавой мясорубке уцелели именно они. У него не было ответа на этот вопрос. Но, похоже, этого не знал никто. Для одних все происшедшее было результатом безумия человека, погубившего самое себя, для других — Божьей волей. Может, были и иные варианты. Но ни один из них не устраивал Калвера.